Наш собеседник рассказал, как в СССР проникли «Битлы», кого можно было встретить в легендарном «Сайгоне» и почему Виктор Цой стал культовым героем сразу для нескольких поколений.
Легкая атлетика и The Beatles
— Владимир, каким был Ленинград вашей юности?
— Я родился ровно посередине прошлого столетия: в июне 1950 года. Первые 11 лет жил в центре города, на улице Салтыкова-Щедрина (с 1998‑го — Кирочная. — Прим. ред.). Помню, во дворах и в подвалах стояли поленницы: каждая семья в нашем доме запасалась дровами на зиму. Сейчас такое, конечно, сложно представить. Учился я в школе № 203, и только недавно понял, что за 10 лет до меня в нее ходил Иосиф Бродский. Так что я центровой ленинградец и петербуржец. Когда мне было 11, мы переехали в тогдашние новостройки: сейчас их презрительно называют «хрущобы». А тогда это был переворот: сотни тысяч людей получили отдельные квартиры. Я, узнав, что мы будем переезжать, поначалу сопротивлялся. Но, побывав в многоэтажке на Замшиной улице, оценил ванную, остальные удобства и растаял. Тогда, кстати, это была окраина города…
— Спорт появился в вашей жизни раньше музыки?
— Гаджетов во времена моей юности не было, поэтому все ходили в какие-то секции (улыбается). Тренеры по тем или иным видам спорта посещали школы и отбирали подростков. Меня, поскольку я высокий, позвали в секцию легкой атлетики. Я быстро всем этим проникся: впитал олимпийские идеалы Пьера де Кубертена, начав заниматься в школе у легкоатлета и великого тренера-самоучки Виктора Алексеева. Отец мне выписывал журнал «Легкая атлетика». В годы моей юности секция располагалась в двухэтажном кирпичном здании на Чугунной улице, рядом с ЛОМО. Неподалеку, помню, находилась редакция газеты «Знамя прогресса», где работал Довлатов.
— Интерес к рок-музыке пробудила группа The Beatles?
— Да. Это произошло в 1964 году, когда я учился в седьмом классе. По официальному советскому радио прокрутили несколько песен The Beatles: тогда была всемирная битломания. Помню, диктор сказал приблизительно следующее: «А теперь наши друзья — простые рабочие парни из Ливерпуля». И заиграла песня A Hard Day’s Night. Всё, на следующий день полкласса — битломаны. Стоило новой пластинке появиться в городе, она переписывалась сначала на магнитофон, а потом — с пленки на пленку и попадала на «черные рынки». С 1960‑х годов на каждый уик-энд в Ленинград приезжали толпы финнов. У них были «алкотуры»: по утрам ходили по музеям, по вечерам напивались. Так как многие приезжали регулярно, наши так называемые фарцовщики начали с ними сотрудничать: покупали и заказывали товары, в том числе пластинки. В итоге новинки в Ленинграде появлялись довольно быстро.
— А как в это время складывалась ваша спортивная карьера?
— Я с 15 лет выигрывал чемпионаты страны в своих возрастных группах, а уже в 17 попал в сборную юниоров, которую только формировали. И совершил первую ошибку: из-за зачета не поехал на соревнования в Германию. Но через некоторое время в составе сборной СССР отправился во Францию. В Париже мы оказались через месяц после известных майских событий 1968 года («Красный май» — социальный кризис, который начался со студенческих выступлений, а вылился в массовые беспорядки и всеобщую забастовку, приведя в конечном итоге к смене правительства и отставке Шарля де Голля. — Прим. ред.). Фильмы Жан-Люка Годара словно ожили для меня. Я увидел яркую, «цветную» жизнь, пел с французами песни The Beatles. Вернувшись в СССР, отрастил волосы до плеч, надел на себя какие-то цепи… В 19 лет я повредил связку и на пару лет вылетел из спорта. Потом, подлечившись, выступал на довольно хорошем уровне, но уже не олимпийском. Переживал из-за случившегося очень сильно: это была первая биографическая драма. В итоге же получилось так, что, вылетев из спорта, я тут же попал на сцену. Тогда популярна была стилистика Вудстока. Несмотря на чудовищные технические возможности — аппаратура была неважная, — мы не сильно отставали от зарубежных коллективов.
Успех пришел сразу
— В те годы уже работало кафе «Сайгон». Когда вы впервые попали туда?
— В 1967‑м, спустя три года после его открытия. Приятель рассказал, что есть в городе место, где люди встречаются и о разном говорят. Надо сказать, что бытовой переворот в СССР произошел в первой половине 1960‑х, когда завезли огромное количество венгерских кофемашин. Жизнь людей изменилась, они стали немало времени проводить в кафе. Горизонты моей жизни существенно расширились после того, как я поступил в университет: люди со всех факультетов ходили в кофейню «Академичка», обсуждали там передовые веяния. Забегая вперед, скажу, что в каком-то смысле именно я приучил музыкантов ходить в «Сайгон».
— Что дало толчок к становлению рок-музыки на русском языке?
— Оно произошло под воздействием польских музыкантов, которые приезжали в Союз с гастролями: группы Czerwone Gitary и Skaldowie, певица Марыля Радович и гениальный исполнитель Чеслав Немен. Польский язык немного похож на русский. После их концертов шли дискуссии на тему: можно ли петь по-русски. В той же Прибалтике рано начали играть западную музыку. Помню, я гулял в городе Тарту и на центральной площади услышал, как местный ансамбль играл песню A Whiter Shade of Pale британской группы Procol Harum. Конечно, свободы там было больше. У нас был андеграунд. Поэтому те, кто активно хипповал, ехали в Прибалтику.
— Образованная вами в 1969 году рок-группа «Санкт-Петербург» первой стала петь собственные песни на русском языке. Сразу обрели популярность?
— Мы добились абсолютной популярности в Ленинграде практически с первого выступления в клубе «Маяк» на Красной улице осенью 1970‑го. Потом у нас был грандиозный концерт на химическом факультете ЛГУ, недалеко от метро «Василеостровская». Технические условия и аппаратура были неважные, но по городу прошел слух, что играют высокие красавцы; это сейчас, может быть, я уже не так прекрасен, как в юные годы (смеется). К тому моменту рок-музыка на русском созрела как жанр. Так в свое время было с балетом, который пришел к нам из Франции.
Рок был и до основания клуба
— Какие рок-группы, кроме «Санкт-Петербурга», тогда исполняли свои песни на русском?
— Мы были первым коллективом, который добился абсолютного успеха, исполняя собственные песни на русском языке. Это было задолго до образования Ленинградского рок-клуба, который просто подвел черту под первым периодом всей этой истории. Групп было много. Например, «Мифы»: ребята играли в пригородах и на танцах. В 1974 году «Санкт-Петербург» развалился, а они взлетели.
— Не могу не спросить о группе «Россияне» и их лидере Георгии Ордановском, пропавшем 40 лет назад.
— Первый контакт произошел с ними в 1973 году. К тому времени в городе уже появились организаторы подпольных концертов, образовалась мощная конспиративная структура, было модно устраивать ночные сейшены. Мы впервые встретили музыкантов группы «Россияне» недалеко от Черной речки, они шли на выступление. Помню, что база у них была где-то на Васильевском острове. Через несколько лет «Санкт-Петербург» снова стал поигрывать, и в 1977 году, насколько я помню, мы выступали в ЛЭТИ на Петроградской стороне вместе с группами «Зеркало» и «Россияне». Популярность последних тогда взлетела до небес, они мощно выступили. Что произошло с Ордановским в январе 1984 года? Человек просто пропал без вести. Парень он был яркий, к нему в той злосчастной электричке могли пристать хулиганы. Все версии о том, что именно случилось, бессмысленны. Официально его признали умершим спустя 25 лет.
— В те же годы выступал и «Аквариум»...
— Да. Помню, находясь однажды в «Сайгоне», я услышал: «Боря-Боря». Там и встретил Бориса Гребенщикова (признан Минюстом РФ иноагентом). На тот момент у «Аквариума» басиста забрали в армию. Я спросил: «Что будете делать?» Ответ был гениальным. Боря сказал: «Подождем». Меня это пробило. Вообще первые робкие попытки пробиться на большую сцену у «Аквариума» были в 1972 году. Потом — пробные записи. Они неуклонно двигались вперед — к популярности. «Аквариум» — великая группа.
У каждого поколения своя музыка
— Именно на сцене Ленинградского рок-клуба в 1982 году состоялся первый концерт группы «Кино». Каким было ваше первое впечатление от Виктора Цоя?
— Концерт не был ажиотажным. На сцену вышел какой-то монгол в жабо. Я говорю так, как мне запомнилось. На начальном этапе в рок-клубе была отвратительная аппаратура: они заиграли, запели, но слов было почти не разобрать, и половина публики ушла в буфет. Известной группу делают записи. Дебютный альбом группы «Кино» был записан Андреем Тропилло и ушел в народ. Вообще в музыке появление звукозаписи — это переход от доисторического периода в исторический.
— В чем феномен Цоя как культового героя?
— Культовым героем может быть только относительно молодой мужчина, который покидает этот мир на вершине успеха. Желательно каким-нибудь экзотическим способом. Старые люди могут быть многолюбимыми, как пример — Леннон и Маккартни. Первый — культовый, второй — гениальный и многими любимый. Но не культовый.
На пятом рок-фестивале в 1987 году программа группы «Кино» особо никого не пробила, так как уже «ДДТ» появилась. Но вспомните финальную песню фильма «Асса», который вся страна посмотрела, — это «Перемен требуют наши сердца». Потом была кинолента «Игла». У «Кино» есть песни про каждого. Но у каждого поколения своя музыка: когда рос мой сын, он очень любил группу «Король и шут».
— Почему культовым не стал Майк Науменко, лидер группы «Зоопарк»?
— Он фактически умер от алкоголизма: упал и разбил голову. Не стоит также забывать, что, когда погиб Цой, информационное поле было пустовато, а Науменко ушел сразу после путча. Майк был высокоинтеллигентным человеком, читавшим литературно-художественные журналы. Сейчас о нем выходят книги, сняли фильм «Лето». Уверен: Майк никуда не денется.
«Угли только раздуваются»
— Упомянутый вами звукорежиссер Андрей Тропилло с 1981 по 1987 год записал десятки альбомов для разных групп.
— Андрей Владимирович Тропилло — выдающийся авантюрист (улыбается), но его заслугу отменить невозможно. Без сделанных им записей история ленинградской рок-музыки потекла бы по-другому. Его вклад в развитие жанра несомненен. Но не следует перекладывать его величие в музыкальной сфере на остальную деятельность… Все рано или поздно сойдут с ума, главное — максимально долго держаться нижнего уровня безумия. Тропилло был моим другом, он прогорел на том, что считал себя живым богом. И это не шутка: Андрей был своеобразным Мавроди на протяжении 40 лет.
— Кстати, а «Санкт-Петербург» у Тропилло записывался?
— В первую «тропилловскую» волну мы не попали. Когда группа была на взлете, вообще не было возможности делать альбомы. А вот записи с квартирников расходились. Я активно записывался у Тропилло на его второй студии, которая была на Петроградской стороне, но это было сильно позже периода расцвета. На данный момент дискография «Санкт-Петербурга» составляет 10 альбомов. Могу вам открыть тайну: все равно мы круче всех (улыбается). У меня мотивация простая: я в 100 лет должен выйти с гитарой, взять ми мажор и упасть на сцене. Мы начали эту историю — и мы должны ее закончить. Каждый из нас сделал свой вклад.
— Среди современных групп не так много коллективов, которые можно назвать исключительно рокерскими. Можно сказать, что рок-н-ролльные угли догорают на прощальном костре эпохи?
— Любое явление имеет начало и конец. Рок-музыка, по крайней мере в СССР, имела разные периоды. Были вершины, когда история музыкального жанра совпала с историей государства. Сегодня каждый десятый школьник идет по улице с гитарой на репетиционную точку. Для некоторых — это обязательная часть взросления. Какая будет смена? Одни угли догорают, другие только раздуваются.
