Ленинградский драчун
Владимир Николаевич — коренной ленинградец. Незадолго до нападения немцев на СССР его с братом отправили к бабушке — в деревню под Лугу. Кроме нее, там оставалось много родственников, ее детей и внуков. Осенью 1941-го все оказались на оккупированной территории.
— Поначалу жили не плохо. Немцы нас сильно не обижали. Но в конце 1942-го ситуация изменилась, стало понятно, что наши войска начинают теснить фашистов. И тогда всех деревенских жителей стали угонять на Запад, в лагеря. Нас тоже посадили в вагоны и повезли. Ехали четверо суток. Наконец состав остановился в литовском городе Таурогген (так в годы войны назывался Таураге, что на западе Литвы. — Ред.), и появилась возможность выйти на платформу. Моя наивная бабушка не знала, где мы находимся, дала мне 30 рублей и велела сбегать до видневшихся неподалеку домов, купить что-нибудь поесть, — рассказывает Владимир Гуров.
В то время ему было 12 лет. Он побежал к вокзалу. Но за ним увязались мальчишки постарше, которые хотели отобрать деньги. Началась драка. Разнял сорванцов немецкий офицер. Он схватил Володю и потащил. Остальные разбежались.
— С этим немцем я пришел в какую-то контору, там он заполнил документы и увел меня с собой. Так я оказался первым из эшелона, кого забрали на трудовые работы. Бабушка и другие родственники об этом ничего не знали. Как я потом выяснил, их отправили в литовские лагеря, — вспоминает Владимир Николаевич.
Офицер, поймавший его, оказался неплохим человеком. Он забрал мальчика к себе, поселил в своем доме, выделив каморку под лестницей.
— Меня кормили тем же, что ели сами, давали чистое белье, не били. Оказалось, что забравший меня немец был майором во время Первой мировой войны. Попал в плен к русским. Но, как ни странно, не обозлился на нас. Относился к России даже с теплом и немного говорил по-русски, что помогло мне адаптироваться у него и подучить немецкий и литовский, — говорит Владимир Гуров. — Хозяин держал небольшой табачный магазин на окраине города, но торговля шла плохо. Мужчин почти не осталось, и к нему в лавку редко кто заходил. Поэтому он стал отправлять меня с лотком в центр города и к проходной местного завода. Там табак, спички и прочая мелочовка разбирались влет. Никто за мной не следил, я работал сам по себе, утром уходил, вечером возвращался.
Но, конечно, не все местные жители так же хорошо относились к русским. Володю стали задирать гитлерюгентовцы. Один из них всегда обзывался, кричал, что в России люди ходят в лаптях и детей едят. Ленинградскому мальчишке стало обидно. Однажды дело дошло до драки, и Володя разбил забияке голову камнем.
Побег на Восток
— После этого мне было опасно оставаться в городе. Я стащил у хозяев хлеба, сыра и задворками выбрался до ближайшего контрольно-пропускного пункта, где спрятался под брезент в грузовик. Меня не заметили, и я уехал из Тауроггена. По дороге я уснул и проснулся на каком-то хуторе, где из машины стали доставать груз, — вспоминает Владимир Гуров.
Оказалось, что и там работали наши пленные — человек 30 солдат-обозников. Немолодые мужики трудились на немецких хозяев и их литовских управляющих.
— Когда говорят о тех временах, то вспоминают концлагеря, пытки, печи. Конечно, там погибли тысячи наших людей. Но существовали ведь и трудовые лагеря, где режим был помягче. А еще практиковались работы вроде тех, на которые попали эти обозники. Утром приезжал начальник из немцев, раздавал всем задание и уезжал. Вечером возвращался и пересчитывал пленных — и не было никакого надзора. А работа в основном по хозяйству, коров пасти, за лошадьми ухаживать, в поле трудиться. Я жил с ними месяца три — то за курами смотрел, то люльку с ребенком в хозяйском доме качал, — рассказывает Владимир Гуров.
Весной 1943-го все чаще среди пленных стали ходить разговоры, что скоро Красная армия погонит немцев на Берлин, это здорово, но только фашисты, отступая, могут забрать с собой пленных, а этого никому не хотелось.
— И так я из-за этих разговоров переживал, что в один день сел на коня и поскакал к своим, — улыбается Владимир Гуров. — Куда ехать — понятия не имел, но главное на Восток, к фронту. Только вечером меня поймал патруль, на ночь заперли в сарае. Там я переночевал и утром удрал через окно, лишь в крапиву, вылезая, свалился, ожегся.
Спортсмен — герой
И опять были новый хутор и новые хозяева. И там у Владимира Николаевича произошла самая удивительная встреча за все его «пленное» детство.
— Я целыми днями пас в поле коров. Меня сопровождал верный друг — огромный хозяйский волкодав. Однажды он залаял и бросился в кусты. Я пошел проверить, в чем дело, и увидел советского офицера. Звание не помню, но ему было лет 25, судя по говору, из деревни или небольшого города. Выглядел он жутко — весь оборванный, руки в крови, худющий, — рассказывает Гуров.
Нового знакомого Володя поселил в своем шалаше, принес ему еды и молока, помог обработать раны на руках. А красноармеец поведал, что был в плену, в концлагере, но сумел бежать. До войны он занимался прыжками с шестом. Вот и оказавшись в фашистском лагере, он нашел подходящую палку и с ее помощью перепрыгнул через забор с колючей проволокой, залетел на сторожевую будку, а уж с нее спрыгнул на землю и убежал.
— Еще до войны спортсмены брали высоту больше четырех метров. А заборы вокруг лагерей были метра три в высоту. Кончено, простому человеку, особенно обессиленному из-за голода и издевательств, было трудно преодолеть такую преграду, — объясняет Владимир Гуров. — К тому же многие и не верили, что можно бежать. Но мой герой — а я его только так и называю — не сдался, не отчаялся.
Красноармеец прожил в шалаше мальчика 10 дней. Но потом Володя выдал себя — спросил у хозяйки, как лечить раны, да еще стал подкапывать картошку на огороде. Литовцы заподозрили неладное. Ухажер хозяйской дочки — ярый националист — стал допытываться. На сей раз Володю спас пес, когда литовец набросился на парня, волкодав вцепился ему в руку. Но оставаться на хуторе после такого было опасно. Ухажер мог и полицаям донести, и с дружками отомстить. Хозяин отправил пастуха к родственникам на другой хутор на пару недель, пока не улегся скандал.
Тем временем беглый красноармеец ушел, прихватив с собой из шалаша кое-какие трофеи — винтовку, патроны, гранату, саперную лопатку. Все это Володя собрал в окрестных лесах, оружие и боеприпасы остались там еще с 1941-го, когда немцы захватили Литву.
— Я был рад, что офицер забрал все, что у меня было — ему это могло пригодиться, — уверен Владимир Николаевич.
Предатель сбежал в Канаду
Пересидев немного на соседнем хуторе, Володя вскоре вернулся к прежнему хозяину. И ведь тоже странно — этот литовец так и не сдал его немцам. Хотя был приверженцем Гитлера.
— Он ненавидел русских, Советский Союз. В конце 1944-го, когда в Литву уже пришла Красная армия и в городах остались энкавэдэшники, я помогал им допрашивать литовцев, так как язык уже выучил. Допрашивали и моего хозяина. Как я понял, после этого его сослали в Сибирь. А сосед, у которого я тоже работал, тот был за русских. Но ему пришлось бежать с семьей, так как «зеленые братья» — местные националисты — жестоко расправлялись с теми, кто был за советскую власть.
В последние месяцы войны Володя жил уже с энкавэдэшниками, помогал ловить «зеленых». А тем временем начальники помогли разыскать его маму и собрать нужные документы для возвращения на Родину.
— В Ленинград я прибыл уже весной 1946-го. Моих знаний с трудом хватило, чтобы прочитать на Варшавском вокзале слово «Выход» по буквам — этому меня научил один из офицеров, с которыми я жил, — говорит Владимир Гуров.
Мать встретила сына. Она выжила в блокадном Ленинграде, проработав всю войну медсестрой в прифронтовом госпитале. А отец погиб еще в сентябре 1941-го, защищая город. Из плена вернулись и все родственники, с которыми Владимир Николаевич уезжал в 1942-м из деревни, даже бабушка, которой уже было больше 90 лет.
После войны Владимир доучился в школе и ушел моряком в балтийское морское пароходство, объехал весь мир, побывал во многих странах.
— Разное повидал, а в Канаде встретил нашего деревенского предателя, — рассказал Владимир Николаевич. — Он работал на полевой кухне, готовил немцам еду. Они ему даже какую-то медаль вручили, и он ею жутко гордился, показывал всем. А однажды от этой кухни искра попала на крышу нашей хаты, начался пожар. И местные, и, между прочим, немцы, жившие в деревне, выстроились в цепочку к реке и передавали ведра с водой, чтобы залить огонь. Полдома сгорело, но вторую половину отстояли. Но я и мои братья все равно затаили обиду на эту кухню. И старшие ребята подбили меня отомстить. Где-то добыли гранату и предложили подложить ее в печку. Я, как самый младший, полез на кухню, гранату в топку запихнул — и тут меня и прихватил этот предатель. Побил, кирпичом по голове врезал. Я кое-как удрал от него, побежал по деревне. И попался на глаза двум немецким офицерам. Один из них был врач, и он помог остановить кровь, перевязал мне голову. А тот предатель, оказывается, потом в Канаду перебрался. Я видел, как он вылезал из машины, холеный и довольный.
Кстати, еще до угона в плен немец спас жизнь Володе. Тот бежал смотреть на пилота из подбитого самолета. Летчик успел выпрыгнуть с парашютом, но повис на крестах стоявшей неподалеку церкви.
— Нам, мальчишкам, было интересно поглядеть, и мы мчались по лугу. А там немец — толстый мужик в годах, присматривал за лошадьми. И вдруг он меня кнутом подсек — я упал, а он рядом и будто прикрыл меня. Он-то знал, что перед падением самолет скинул все снаряды. И тут они как раз начали взрываться. Того немца убило, а я уцелел.
