Хотя лента, повествующая о мюнхенском финале, имела мало общего с реальностью. Неслучайно вдовы главных героев, Владимира Кондрашина и Александра Белова, не согласились с трактовкой событий, и создатели фильма фамилию тренера в результате заменили с Кондрашина на Гаранжина.
А вот прокат биографической ленты «Роднина», где также тренеру трехкратной олимпийской чемпионки изменили фамилию, сделав из Жука Жукова, нельзя назвать успешным. Оценить все сюжетные ходы этого фильма смогли лишь те, кто глубоко вовлечен в историю фигурного катания и знает не понаслышке все то, на что туманно намекнули создатели ленты. Не стал творческой удачей и посвященный волейбольному финалу Олимпиады‑2012 фильм «Финал». Когда на предсезонной презентации волейбольного клуба «Зенит» журналист «МК в Питере» поинтересовался у Владимира Алекно, который в Лондоне возглавлял сборную России, а сейчас тренирует питерскую команду, его мнением о фильме, последовал резкий ответ: «Давайте по теме, о нынешнем сезоне». Лента откровенно не понравилась не только ему, но и многим поклонникам волейбола.
На премьере фильма «Первый на Олимпе» в одном из питерских кинотеатров серебряный призер Олимпиады‑1988 по академической гребле Вениамин Бут призвал не обращать внимания на то, как гребут актеры, исполняющие роли чемпиона и призеров Олимпиады‑1972. Создатели ленты решили еще дополнить историю Тюкалова вымышленным романом, чтобы показать его якобы повседневную жизнь. Нужны ли были такие авторские допущения? Ведь биография первого ленинградского олимпийского чемпиона без всяких прикрас была готовым сюжетом для фильма.
Автору этих строк довелось 15 лет назад взять большое интервью у двукратного олимпийского чемпиона, почетного гражданина Санкт-Петербурга, известного скульптора, чьи работы украшают не только российские музеи, но и калифорнийскую виллу Арнольда Шварценеггера. В этом интервью, самое интересное из которого хочется вспомнить сегодня, реальный, а не придуманный киношниками Тюкалов. Первый на Олимпе!
— После войны мальчишки поголовно стремились попасть в футбольные команды…
— Я не был исключением. У меня ведь и гены футбольные: отец играл в одной команде с Иваном Дементьевым. Последний, правда, не достиг таких высот, как его братья Петр и Николай, но в довоенном Ленинграде был известным игроком. Отец был, как говорили в советские времена, «из бывших». До революции нашей семье принадлежал дом на 9‑й Рождественской (ныне 9‑я Советская). Потом нас уплотнили до этажа, квартиры и комнаты в коммуналке. Многие вещи пришлось отнести в комиссионки и торгсины. Сейчас это название, которое расшифровывается как «торговля с иностранцами», забыто. Отец отнес туда многие картины, а рамы от них остались. Вот он и рисовал копии картин русских художников. Эти родительские гены тоже передались мне. После седьмого класса, никому не сказав, позанимавшись летом на подготовительных курсах, я поступил в среднюю художественную школу при «Мухе». Название этого училища, которое сейчас носит имя Штиглица, питерцам пояснять, думаю, не нужно. Естественно, после окончания школы продолжил обучение в этом престижном вузе.
— У студентов творческих вузов день расписан по минутам. Как же вам удавалось выкроить время для тренировок?
— С 9‑й Советской, где мы жили, до улицы Пестеля ходил 32‑й трамвай. Только я никогда на нем не ездил. Бегом за ним или впереди него. Это была хорошая тренировка по ОФП. В средней художественной школе и на первых курсах училища день начинался с общеобразовательных предметов, и я убегал с них на Крестовский остров. Спускал на воду лодку, причем делал это незаконно. Боцман открывал эллинг в 9 утра, а я пробирался через окно ранним утром, открывал дверь изнутри, а после окончания самостоятельной тренировки еще и маскировал свою «самоволку». Хорошая школа! Хотя долгое время все равно мечтал о карьере футболиста.
— Почему же не удалось осуществить мечту?
— В спортивной школе ГОРОНО футбольную команду тренировал известный в послевоенном Ленинграде человек — Александр Александрович Корнилов. Он определил меня на левый фланг защиты, а на правый отрядил левшу Бориса Березина. До сих пор для меня загадка, чем руководствовался наш тренер. Великих футболистов из нас все равно не вышло, но Березин стал многократным чемпионом Европы по конькам, а я дважды выигрывал олимпийские регаты. Только это было уже в 1950‑е, а в конце 1940‑х расстался с футболом после одного «стандарта». Стоял на ближней штанге, страхуя вратаря, и срезал размокший от дождя кожаный мяч в свои ворота. После этого отправился в гребную секцию клуба «Красное Знамя».
— Перед Олимпиадой в Хельсинки вас призвали на многомесячный сбор, проходивший в Поти. Как при этом удавалось сдавать рисунок, живопись и композицию?
— Мне по такому случаю предоставили академический отпуск. Диплом защищал уже после завершения Олимпиады с другой группой. Предолимпийский сбор проходил в Грузии, в месте, о котором немногие владевшие русским языком местные жители говорили: «Поти — город на болоте». Питание было скудное, и местные власти поначалу пытались нас подкармливать, сокращая рацион детским садам и школам. Узнав об этом, мы, естественно, от дополнительного пайка отказались. Развлечений в Поти не было. В кинотеатрах шли фильмы на грузинском языке, и нам пришлось самим позаботиться о досуге. У меня с собой был сборник пьес Александра Островского, и мы силами самодеятельности сборной СССР по гребле поставили отрывок из «Леса». Даже выступили в местном драмтеатре, где нашелся реквизит. Я играл Несчастливцева, а мой основной конкурент за место в сборной москвич Игорь Демьянов — Счастливцева.
— Сегодня очень сложно представить такие отношения между конкурентами за место в олимпийской сборной…
— Мы и жили на сборе, который продолжался три с половиной месяца, в одной комнате. Соперничали только на соревнованиях, а в жизни были друзьями. Демьянов окончил МАИ, много читал, с ним было интересно общаться.
— Лодку, на которой вы выиграли золото в Хельсинки, назвали «Ласточкой». Это имя тоже навеяно пьесами Островского?
— Я сам придумал название. Как оказалось, со смыслом. Когда праздновали 150‑летие первого гребного клуба в России, выяснилось: именно так называлась лодка, с которой все начиналось. По правилам каждый скиф должен был иметь название. Практически все гребцы давали боевые имена, а мне они не нравились.
— Слишком напоминали о блокаде?
— Да. Мой отец встретил войну в действующей армии, а мы с мамой трижды получали предписание эвакуироваться из Ленинграда. На два первых не среагировали, а отказ от третьего, наверное, спас нам жизнь. Нас хотели вывезти в Струги Красные, которые были захвачены немецким десантом. Блокаду пережил благодаря родителям. Мама никогда не позволяла брать хлебную норму на следующий день, а отец, служивший в кавалерийской части, когда их перебрасывали с Ораниенбаумского пятачка на Волховский фронт, оставил мешок овса и свой паек.
— Медаль «За оборону Ленинграда» вы получили в 12 лет…
— Как и все мальчишки, гасил «зажигалки». Дежурить на крышах и чердаках нам не разрешали, но на мостовых после каждого налета работать приходилось. Конические бомбы сразу в воду, пузатые фосфорные гасили песком. И каждый мальчишка вел счет своим трофеям. Как на фронте. На моем оказалось 26 «зажигалок». Сначала было страшно, когда искры сыпались во все стороны, потом привыкли.
— Первая для советских спортсменов Олимпиада тоже воспринималась как сражение с представителями вражеского лагеря?
— В Хельсинки даже олимпийских деревень было две. В одной жила советская команда и представители, как тогда говорили, стран народной демократии, в другой — все остальные. Да и финны еще не забыли зимнюю войну. Когда мы разгружали лодки, какой-то мальчишка даже стрелял по ним из рогатки. Срывали с флагштока советские флаги. Руководители советской делегации очень скрупулезно подсчитывали очки. Тогда существовал неофициальный зачет: за 1‑е место начисляли 7 баллов, за 2‑е — пять, а последним зачетным было 6‑е. После того как я в полуфинальном заезде обошел американца Келли и не пустил его в финал, задача-минимум была уже выполнена.
— В олимпийской сборной 1952 года было много фронтовиков. Они и на старты соревнований выходили сражаться «За Родину, за Сталина!»?
— Мы просто хотели победить. Никто не думал ни о каких-то государственных наградах, а уж тем более о денежных премиях, которыми сейчас отмечают олимпийцев.
— Неужели Родина вообще никак материально не поощряла олимпийских триумфаторов?
— Мне премии за победу в Хельсинки хватило на покупку инструмента для чеканки шведского производства, которым пользовался на протяжении долгих лет. Кому-то достались отрезы на костюм.
— Американцам на Олимпиаде‑1952 проигрывать было нельзя, но главным претендентом на золото считался триумфатор Лондона австралиец Мервин Вуд…
— Мы ехали на Игры, совершенно не представляя, с кем придется соревноваться. О Вуде говорили, что это рыжеволосый полицейский, эдакий мощный детина. Оказалось, интеллигентный брюнет, по профессии почтовый служащий. Две недели мы тренировались на олимпийском канале, а я все искал глазами рыжеволосого конкурента…