Первые поклонники – одесские карманники
Валерий Ободзинский родился 24 января 1942 года в оккупированной Одессе. Отец был на фронте, вскоре за ним ушла и мать. Маленького Валеру воспитывала бабушка, у которой в это время рос и свой сын, всего на два года старше внука. Бабушка работала дворником. Мальчики голодали. Однажды старший из детей стащил у немцев кусок колбасы. Один из фрицев это заметил, прибежал за мальчиком в дом, поставил его, а заодно и совсем маленького Валеру, к стенке и уже готов был их расстрелять, но бабушка кинулась в ноги к фашисту, целовала его сапоги и вымолила прощение для детей. Еще немного поругавшись, немец оставил их в покое.
После войны Ободзинский пошел в школу, но учился плохо. Гораздо интереснее было промышлять с местной шпаной на пляже. Валерий отвлекал публику песнями, а его сообщники чистили карманы заслушавшихся отдыхающих. Уже тогда у будущей звезды советской эстрады был чудесный голос.
— Еще в детстве, исполняя популярные шлягеры на улицах Одессы, папа мечтал, что однажды выйдет на большую сцену, станет профессиональным певцом, — говорит его дочь Валерия Ободзинская. — Он вообще был мечтателем, любил фантазировать. Но не впустую, он делал все, чтобы реализовать свои мечты.
Правда, несмотря на мечты, Ободзинский никогда не учился музыке профессионально. Удивительно, на улице ему аплодировали сотни людей, а в школе учителя стабильно ставили лишь четверки по пению. Валерию периодически приписывают учебу в музыкальном училище в Томске, но этого никогда не было. После школы он работал кочегаром на теплоходах, потом на них же выступал.
— Он не знал нотной грамоты, пел всегда на слух. И также на слух он еще в детстве научился играть на контрабасе. Ему кто-то показал, как им пользоваться, и дальше он сам все освоил. А ведь это, пожалуй, сложнее, чем фортепиано, — рассказывает Валерия.
Она младшая дочь знаменитого певца, названная в честь него. Первой дочке артист дал имя Анжела, так зовут девушку в одной из его любимых песен. Когда девочка подросла, он брал ее на концерты и во время исполнения этой композиции выводил на сцену.
— А для меня у него была другая традиция, — рассказывает Валерия. — Если я была с папой на концерте, то обычно бегала за кулисами. Но когда исполнялась моя любимая песня — «Белые крылья», то я выбиралась в зал, занимала отведенное мне место и слушала. А папа в это время подходил ко мне и пел, глядя только на меня.
Но однажды Валерий Ободзинский нарушил этот обычай. Незадолго до этого он поругался с дочкой за кулисами — первый и единственный раз в жизни. Он не стал наказывать Валерию. Но когда пел «Белые крылья», то прошел мимо дочки, демонстративно выбрал в зале другую девочку и пел песню ей. Это было обиднее любого наказания.
Зарабатывал больше генсека
— В отношениях с нами, дочками, он всегда был сильный, мужественный, настоящий отец, со мной разговаривал, как со взрослой, — отмечает Валерия. — В жизни он оставался серьезен, даже несколько скрытен, никогда по нему не догадаешься, что творится у него в душе. А на сцену выходил совсем другой человек — мальчик, чувственный, романтичный, эмоциональный. Меня эта разница в папе всегда удивляла.
Ободзинского называли певцом любви. В 1960–1970-е он был самым популярным эстрадным артистом в СССР. В день мог давать до восьми концертов. В перерывах отлеживался в гримерках и снова возвращался на сцену. Говорили, что он зарабатывает даже больше, чем генсек. На тот момент его популярность была выше, чем у таких звезд того времени, как Вадим Мулерман, Эдуард Хиль, Юрий Гуляев, Иосиф Кобзон, Муслим Магомаев.
— Денег он получал действительно много. Любил делать маме подарки. Однажды на Дальнем Востоке купил ей дорогущую шубу, а потом во время концертов оставлял кого-нибудь из музыкантов сторожить эти меха, чтобы не стащили, — поделилась семейной историей Валерия. — А ведь начинали они очень скромно. Мама рассказывала, как во время тура по Марийской АССР они голодали, денег не было совсем. Но они только приехали с концертов на юге, с собой привезли много фруктов. И мама меняла эти фрукты на хлеб. Потом папу сделали народным артистом этой Марийской АССР, а народного СССР так и не дали.
Кобзон приходил за советом — на ком жениться
— Он на студии записывал песни всегда с одного дубля. Второй был уже чисто технический. Его голос — это дар от бога, — рассказывает петербурженка Нина Буренкова, несколько лет выступавшая с Ободзинским, как сейчас бы сказали, бэк-вокалисткой.
Валерий и его администратор Павел Шахнарович собрали музыкантов и певцов со всего Союза, образовался большой коллектив, сопровождавший Ободзинского на концертах. С ним певец выступал и в столичных залах, и на колхозных сценах во время поездок по советской глубинке.
— Ободзинского любили во всех уголках СССР. Его приезд каждый раз был событием. Забавно было, когда в колхозах председатели просили нас задержать начало выступления, чтобы все зрители успели вернуться с вечерней дойки. А потом собирался народ, видно было, что люди надевали свои лучшие костюмы и платья, которые носят только по большим праздникам, — вспоминает Нина Буренкова.
А во время московских концертов к Ободзинскому за кулисы приходил весь свет советских композиторов и певцов. Однажды в гримерку Валерия в Театре музкомедии заглянул весьма озадаченный Иосиф Кобзон. Ему срочно нужен был совет в амурных делах. Кобзон влюбился в свою поклонницу, женщину милую, но уже в возрасте. И вот однажды она познакомила певца со своей дочкой. И Кобзон влюбился еще и в дочку. Как выпутаться из столь необычного любовного треугольника, Иосиф не знал и пришел просить совета у любимца женщин Ободзинского. В итоге он выбрал дочку и благополучно на ней женился.
— В музыкальном коллективе Ободзинского я была единственной девушкой. Как же меня не любили жены музыкантов! Во-первых, во мне видели угрозу. Но это совершенно зря. Я на работе романов не крутила. Во-вторых, я по-партизански хранила тайну всех мужчин (меня даже прозвали Зоей Космодемьянской) и не рассказывала их супругам и невестам, как те проводят время на гастролях, как к некоторым девочки в гостиницы забирались в окна по простыням, — говорит Буренкова. — Но это к музыкантам, к Ободзинскому так не проберешься — у него два администратора, лучшие гостиницы и номера.
Тест на популярность
Валерий Ободзинский не любил заигрывать с чиновниками и партийцами. На застольях отказывался исполнять свои песни и обычно уходил с банкета через час после его начала. Однажды во время гастролей по Болгарии его попросили спеть для членов местного правительства на закрытом мероприятии. Валерий отказался, сказал, что если им так хочется его послушать, то пусть приходят на концерт.
— Однажды нам на целый месяц отдали Театр Эстрады. Власти как будто хотели проверить, будет ли Ободзинский востребован, так ли он популярен, как о нем говорят, — рассказывает Нина Буренкова. — И он целый месяц собирал аншлаги. Чиновники только облизнулись — «лозунги» не поет, а залы собирает. Но его все равно закрыли.
К середине 1970-х Ободзинский окончательно впал в немилость властей. Ему отрезали пути на телевидение и радио. Из очередного новогоднего «Голубого огонька» убрали его выступление с новой «Восточной песней». Выпускающему не понравились слова «В каждой строчке только точки после буквы «л»…». В Советском Союзе с буквы «л» могло начинаться только одно слово — «Ленин».
— Причин для немилости было несколько. Папа почти не пел «советских» песен, партийных. Не мог он их петь. Это было не его. Он сам признавался, что ему такие песни не нравятся, что он хочет петь о любви, — объясняет Валерия Ободзинская. — Только чтобы совсем не закрыли, изредка приходилось исполнять и что-то «идеологически правильное». Так в его репертуаре появился, например, марш десантников.
Нелепые шажки у микрофона
Кроме того, Ободзинского обвиняли в западничестве — стильные костюмы, раскованность на сцене.
— Когда в начале 1970-х стало посвободней, он хотел не просто стоять у микрофона, как тогда было положено, а пытался ходить по сцене, пританцовывать. Если честно, у него это получалось не очень убедительно, шажки казались нелепыми, — улыбается Нина Буренкова. — Не дано ему было танцевать красиво. Да и сам он не был особым красавцем. Природа дала ему только голос, но зато какой — проникновенный, чистейший, уникальный тембр.
В 1971 году министр культуры РСФСР Попов после концерта открыто сказал артисту: «И это называется советский певец?! Я такого западничества не потерплю!» Эти обвинения не были беспочвенны.
— Папа действительно любил западную эстраду, манерой исполнения подражал Фрэнку Синатре, Тому Джонсу, Энгельберту Хампердинку. Их песни в русском переводе он исполнял со сцены. И дома для себя тоже чаще их напевал. А мог запеть что-то джазовое, сплясать, меня подхватить на руки. Я не помню, чтобы он исполнял дома советские песни, — отметила Валерия.
В то время по Москве ползли слухи о том, что Валерий Ободзинский планирует провести заграничный концерт, чтобы сбежать из СССР. За рубеж его поэтому не пускали.
— Уверяю вас, такого и в мыслях у него не было. А за границу он хотел, как всякий артист. Просто он очень быстро достиг потолка. Ему больше некуда было расти, он искал пути развития, — считает Нина Буренкова.
Когда Ободзинскому закрыли путь на радио и телевидение — спасали пластинки. Они оставались единственным доступом к слушателям, расходились по всему Союзу миллионными тиражами. Их печатали сразу два этажа фабрики «Мелодия». Правда, сам Валерий с продажи этих гигантских тиражей ни копейки не получал. На концертах его купали в овациях, буквально выносили из зала на руках, публика так им восторгалась, что от напора зрителей к сцене ломались стулья. Его песни крутили на танцах.
Смерть друга вернула к алкоголю
В детстве Ободзинский научился не только петь, играть на контрабасе и отвлекать публику от манипуляций карманников, в те же годы он впервые попробовал алкоголь. С тех пор Валерий был не прочь выпить. Только когда родились дочки, певец пообещал жене Нелли, что больше пить не будет, и сдержал слово.
— Он не пил 12 лет. На всех послеконцертных посиделках отказывался от алкоголя. Но однажды сорвался, — говорит Нина Буренкова. — Это случилось, когда у него умер очень хороший друг. Тот скончался от рака. На его похоронах Ободзинский разрешил себе помянуть друга и выпил впервые за много лет. Видимо, для него этот человек значил очень много. В душе Валерия будто что-то надломилось.
С того дня он уже больше не смог сдерживать себя. Ободзинский начал выпивать. И чем дальше, тем больше. По этой причине даже пришлось отменить несколько концертов. С гастролей он возвращался и ложился в Москве в клинику, где проводил по две недели. С ним происходило почти то же самое, что и с Высоцким в те же годы.
— Однажды где-то в конце 1977 года Валерий собрал всех музыкантов и признался, что он болен, что ему приходится лечиться. Каждый раз, как он ложится в больницу, коллектив простаивает. Да и на концертах с ним работать все труднее. Поэтому он предложил нам разойтись и дальше работать без него, — вспоминает Буренкова. — Это было очень честно и порядочно с его стороны. И мы разошлись.
Голос стал не нужен
В 1987 году, устав бороться за место на эстраде, Ободзинский устроился работать сторожем на галстучную фабрику. Пошел туда просто потому, что она была возле дома.
— И кажется, ему даже нравилось новое занятие. Он не жаловался. Да даже если бы ему это и не понравилось, он бы не сказал никому об этом, — считает Валерия Ободзинская.
На фабрике его, конечно, быстро узнали, часто просили что-нибудь спеть. Обычно он отказывался, говорил, что теперь у него другая работа.
— Он очень серьезно относился к пению, как к работе, на которой нужно выкладываться, отдаваться ей, а не размениваться на песни в сторожке, — говорит Валерия. — Он трепетно относился даже к прослушиванию пластинок. Однажды дома, когда к нам пришли гости, поставил свою запись. Кто-то продолжал в это время болтать, тогда папа подошел к проигрывателю, выключил музыку и сказал, что не будет ее включать, раз собравшимся это не интересно.
В начале 1990-х Валерий Ободзинский вернулся на сцену. Его новая гражданская жена Анна Есенина помогла ему записать диск. Он исполнял песни Вертинского. Голос по-прежнему звенел. Артист готов был исполнять песни в живую по нескольку часов. Но в те годы концерты без фонограммы уже были немыслимы. Организаторы вступлений включали запись. И порой на некоторых съемках последних концертов Ободзинского слышно, что одновременно звучит и запись, и его живой голос.
— Но он не хотел петь, сам говорил — «не хочу». Уже не было того восторга, какой мы видели, когда ему было 40 лет, — говорит Валерия Ободзинская. — Хотя были моменты, когда он снова загорался. Он уже не пел своих старых песен, считал, что это пройденный этап. Думал о чем-то в оперном духе, посерьезней.
В 1960–1970-е Ободзинский часто репетировал собственные песни дома, распевался, пробовал разные варианты исполнения, оттачивал понравившиеся.
— Что странно, в конце жизни, когда он снова вышел на сцену, такого не было. В последние годы он пел без репетиций, — удивляется Валерия
И еще он перестал следить за своим голосом, как подобает профессионалу. Валерий не хотел надевать шарф в морозы, пил холодное молоко. Было очевидно, что он перегорел. Сцена больше не манила так, как в молодости.
