Художник из Петербурга создала комикс про блокадную жизнь своей бабушки

Свою работу художница Ольга Лаврентьева назвала «Сурвило»

В комиксе она рассказывает реальную историю своей бабушки, которая пережила репрессии, ссылку, блокаду и потеряла всех своих близких. Еще перед выходом книги Ольге Лаврентьевой писали злые комментарии, что рисовать комикс на тему блокады — святотатство. В интервью «МК в Питере» художница рассказала, почему это не так.

Свою работу художница Ольга Лаврентьева назвала «Сурвило»
Автор комикса Ольга Лаврентьева со своей бабушкой, ставшей прототипом главной героини

О СОЗДАНИИ КОМИКСА И РАЗГОВОРАХ С БАБУШКОЙ

Бабушка часто рассказывала о репрессиях, которые коснулись нашей семьи, о блокаде, тяжелом послевоенном времени. Но это были разрозненные истории: бабушка вспомнит один эпизод — расскажет, потом — другой. В целом я довольно хорошо представляла, что происходило. Но не знала многих деталей. Поэтому во время подготовки книги в течение нескольких дней мы очень плотно сидели с бабушкой и подробно все проговаривали. Например, я выспрашивала бытовые подробности, которые для нее совершенно очевидны, а мне — непонятны. Как стирали белье, как готовили пищу, какая одежда была в моде в 30-х годах?

Рассказ бабушки, конечно, был для меня главным источником информации, все-таки — это ее история и ее эмоции. Но многие вещи я уточняла по справочникам и историческим книгам, изу­чала фотографии, плакаты того времени, смотрела, как выглядела одежда, техника. Я старалась соблюдать точность во всем, чтобы автомобили у меня в комиксе были нужной марки, а ленинградский трамвай ничем не отличался от того, что ходил по улицам в 30-х годах.

Увидев обложку, бабушка Ольги скромно заявила, что ее нарисовали слишком красивой

ОБ НКВД И РЕПРЕССИЯХ

Отец моей бабушки — Викентий Казимирович Сурвило — был репрессирован. Чтобы ознакомиться с его делом, я ходила в архив ФСБ. Никаких сложностей с этим не было, ведь архивы 1937 года рассекречены еще в перестройку. О судьбе моего прадеда семья ничего не знала до 1992 года. Все, что от него осталось — это сухие документы сфабрикованного уголовного дела, поэтому мне было важно их увидеть. Отец моей бабушки был рабочим крестьянского происхождения, членом партии и правильным советским гражданином. И выходцем из Польши... Как я понимаю, его арестовали в рамках «польской операции» НКВД (в 1937-м году НКВД начал масштабную операцию по борьбе с польскими шпионами. В 1938 году арестовали около 135 тысяч человек польского происхождения. Среди них — военнопленные польской армии, беженцы из Польши, политические иммигранты, бывшие члены Польской социалистической партии. К 1938 году было расстреляно 50–67 тысяч человек. — Ред.). Вместе с прадедушкой арестовали еще 10 рабочих Канонерского судоремонтного завода — все они были поляками. Их обвинили в создании польской диверсионной группировки и вскоре после ареста расстреляли по 58-й статье УК РСФСР (контрреволюционная деятельность. — Ред.). После этого бабушкину семью отправили в ссылку в Башкирию.

Читала дело моего прадеда и поражалась, какое оно безликое. Я делала комиксы по современным уголовным делам (первая книга Ольги Лаврентьевой — «Процесс двенадцати». Это графический репортаж о суде 2012 года над активис­тами незарегистрированной партии «Другая Россия», которых обвиняли в экстремизме. — Ред.), читала протоколы. Обычно в них ярко вырисовываются характеры обвиняемых, свидетелей, поэтому читать уголовные дела довольно интересно. А в деле моего прадеда были только сухие стандартные формулировки, которые встречались, наверно, в тысячах советских дел: «Я ничего не желаю скрывать от Советской власти» и так далее.

Судя по документам уголовного дела, мой прадед сначала отрицал свою вину, а потом признался, что является членом польской диверсионной группировки. Только признавались почти все... Когда его спросили, кого он вовлек в контрреволюционную деятельность, прадед ответил, что никого — не сумел этого сделать. Понятно, что это дело сотрудники НКВД пытались раскрутить по цепочке. Арестовали одного человека, выбили из него показания еще на нескольких людей. А прадед никого не назвал. И бабушка об этом знала: в перестройку, когда только открыли архивы, она прочитала дело своего отца и даже получила свидетельство о его смерти, где в графе «причина смерти» было написано «расстрел».

Должна сказать, что дело моего прадеда я целиком не видела. Страницы, которые касались других обвиняемых, были закрыты от меня бумажками, скрепками. Это объяснялось защитой неких личных данных. Посмотреть закрытые страницы я не могла — напротив сидела сотрудница архива ФСБ и внимательно смотрела, чтобы я не совершила ничего противозаконного.

О ЗАТВОРНИ­ЧЕСТВЕ

1,5 года я рисовала комикс. Я одичала, пока работала, мало общалась с людьми, почти никуда не ходила. Сил ни на что не оставалось. Это было затворничество почти в прямом смысле слова. Когда в голове постоянно «варится» своя книжка, очень трудно воспринимать какие-то выставки, кино.

К сожалению, только на комиксы художнику в России не прожить. Например, за одну книгу, которую ты делаешь несколько лет, могут выплатить гонорар в 50 тысяч рублей. Поэтому во время работы над «Сурвило» я параллельно брала сторонние заказы: дизайнерские, иллюстраторские. Но немного. Я фактически зарабатывала себе только на хлеб и воду. Потому что физически невозможно по 8–10 часов в день работать, а потом перед сном рисовать роман. А он у меня был в приоритете. Мне было важно сделать его быстро, пока жива бабушка. Ей 94 года и я очень хотела успеть показать ей книгу.

Она ее уже видела, подержала в руках, посмеялась, сказав, что я приукрасила ее портрет на обложке. Я, конечно, считаю, что ничего не приукрашивала. Но бабушка — человек скромный и думает, что не была такой красивой. К сожалению, она уже не очень хорошо видит, поэтому мы с мамой будем читать ей комикс вслух.

Фото и иллюстрации из личного архива.
Фото и иллюстрации из личного архива.

О ЦЕНЗУРЕ И РАЗРЫВЕ ШАБЛОНА

Есть люди, которые не знают, что бывают серьезные комиксы на важные темы. Хотя это очень сложно, потому что на большинстве книжных ярмарок всегда есть стенды с графическими романами, в Петербурге работает библиотека комиксов, устраиваются фестивали, один из которых — «Бумфест» — проводится уже 11 лет подряд.

Возможно, в таком не­серь­езном отношении к графическим романам «виноваты» старые советские стереотипы, которые прочно засели в головах. Не исключено, что люди, критикующие графические романы, видели только плохие примеры комиксов, и на этом основании сделали вывод обо всем виде этого искусства. Так или иначе, но у некоторых людей происходит разрыв шаблона, когда они видят рядом слова «комикс», «репрессии» и «блокада». Первые анонсы «Сурвило» появились перед Новым годом, и тогда было довольно много злых комментариев. Разъяренные люди писали даже мне в личку. Я никому не отвечала. Честно говоря, было просто некогда. Но потом видела в комментариях, что за меня заступались другие люди, объясняли, что комиксы — это серьезно.

Сейчас злобных комментариев стало меньше, толпа хейтеров (от анг. hater — ненавистник. — Ред.) за мной не бегает. Может быть, люди просто прочитали мою книжку и поняли, что нет причин для агрессии.

Издательство в мою работу никак не вмешивалось, с цензурой я не сталкивалась, никто мне не говорил: вот об этом писать можно, а это — лучше опусти. Хотя внутренняя цензура у меня была. Понятно, что более быстрый способ прославить­ся и получить хайп — это сделать акцент на каких-то низких сторонах людей, показать физиологические подробнос­ти. Но мне этот дешевый путь кажется неправильным, потому что к теме блокады надо подходить тактично. Да, тогда был каннибализм, люди не выдерживали и проявляли себя с очень плохой стороны. Но для меня основной источник о блокаде — это рассказы бабушки, а она всегда делала акцент на светлой стороне, говорила, что вокруг нее были хорошие люди, которые помогли ей выжить. Не знаю, включила бы я в книгу сцены каннибализма, если бы о них мне рассказывала бабушка. Наверно, посоветовалась бы с ней.

О ПОХОДЕ НА МОСКВУ И АЛКОГОЛИЗМЕ

У нас много российских комиксов, где главный герой какой-нибудь Джон или Стивен, а действие происходит в США, причем автор никогда там не был и судит только по голливудским фильмам. Это выглядит нелепо даже для российского читателя, а для заграничного — и вовсе, наверно, смешно. Мне кажется, нашим авторам стоит сосредоточиться на России и ее проблемах. Это будет Западу гораздо любопытнее.

Вообще документальные события интереснее выдуманных. Я пыталась сочинять, но всегда находился сюжет из жизни, на который я переключалась. Скажем, у меня есть комикс «Непризнанные государства». Это 11 историй о попытках создать в современном мире независимые микрогосударства. Например, есть история про Духовно-родовую державу Русь, которая признана экстремистской организацией и запрещена. У нее был свой флот и армия, а подданные державы писали чиновникам письма на древнерусском языке и предлагали перейти в Русь на работу. В конце концов основателя Духовно-родовой державы посадили в психиатрическую больницу.

Есть история про человека, который в 1999 году в деревне попытался восстановить советскую власть. Со своими соратниками — группой колхозников — он планировал поход на Москву. Но алкоголизм помешал реализовать этот план. Когда лидер пришел и сказал: пора, ребята, идем брать Омск, все были пьяные. На этом восстание закончилось.

Я старалась нейтрально рассказывать эти истории, без всякой оценки и тем более пропаганды. Поэтому никаких проблем у книги (со стороны полиции. — Ред.) не было.

Фото и иллюстрации из личного архива.

Опубликован в газете "Московский комсомолец" №14 от 27 марта 2019

Заголовок в газете: «Разъяренные люди писали мне в личку»

Что еще почитать

В регионах

Новости региона

Все новости

Новости

Самое читаемое

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру