Общение со студентами на мастер-классе так увлекло актера, что журналисты не могли «пробиться к телу», пока последняя стайка будущих актеров не покинула зал. Не отпускали от себя Верника и коллеги с телекамерами. В итоге наше общение проходило в довольно нестандартных условиях: вместо размеренного разговора за чашечкой кофе — экспрессивный диалог сначала на бегу, а потом в такси, мчащемся в один из ресторанов города, где Игоря ждали друзья.
Казалось, что для Верника такой ритм жизни — норма. Он то торопил своих партнеров к ожидающему такси, то, отвечая на вопросы, останавливался сам, чтобы разъяснить ту или иную свою мысль. А потом Игорь сел в середину задних кресел автомобиля, чтобы оставить место для меня — журналиста и для своего брата — заместителя худрука МХТ им. А. П. Чехова Вадима Верника.
Игорь Верник может не раз изумить своими шутками, проявлением детского восхищения и чрезвычайно глубокими рассуждениями о жизни. Может, именно поэтому интервью получилось не пафосное и глянцевое, а душевное — про театр, молодежь, человеческую боль и личные приоритеты. Интервью со счастливым человеком, который идет к людям с распростертыми объятиями и верит в мир, энергию пространства и свое дело.
Приглашение к диалогу
— В каждую роль актер привносит частичку себя, а есть ли роли, которые привнесли частичку литературного персонажа в вас?
— Я вот вдруг понял, что весь целиком… Я это Я. Часто немножечко огорчаюсь, когда мои близкие и любимые люди говорят: «Ну ты же актер, ты можешь сыграть». Я в жизни — это Я. Без грима, чужого костюма, текста, судьбы, мотиваций. Но, конечно же, все до одного мои герои живут в моей голове. Они спят: кто-то крепким сном, кто-то нервным.
Последние роли — все взбудораженные, они все каким-то образом вибрируют. Они оставляют след. Это такой обменный процесс: ты наделяешь роли своей природой, окраской, а роль оставляет в тебе свой след. Роль неизбежно живет в артисте. Любой человек оставляет свой след, пусть даже сиюминутный. А уж роли, с которыми ты проживаешь по несколько лет, пока репетируешь и играешь спектакль или снимаешься в кино, потом тебя населяют.
Артист — это большая квартира, где роли ходят, спят, сидят за одним столом, спорят, бесчинствуют. Это все ты. Ты — это квартирка на две комнаты или огромное пространство, где творится разное. Это и есть твой опыт, то, что тебя формирует. И дело не только в самих ролях. Суть в том, как и через что ты их перемалываешь, через какие жернова пропускаешь. Еще очень важен твой личный опыт, все твои душевные болячки, знание жизни, опыт пережитых падений. Это все делает нас сложносочиненными.
— Вы часто играете подлецов, причем лощеных. Но ведь вот вы сидите рядом совершенно не такой. Эти роли в вас спят?
— Ну вот вы это видите. А почему-то… Понимаете, у нас есть такой стереотип, что хороший человек, добрый — это человек с состраданием на лице, очень простодушный и лишенный атрибутов успеха. А если есть успех, значит, что-то, мол, в человеке не так. Я благодаря родителям очень открыт, расположен к людям. Я внедряюсь в пространство, раскрыв руки, не сложив их на груди или как-то сжав. Я открыт. Наверное, это считывают как наглость, поэтому часто предлагают играть подлецов.
— Во время разговора со студентами вы сравнили театр с болезнью или влюбленностью. А с чем тогда сравнить гастроли?
— Театр — это прекрасная болезнь, о которой писал Бродский. Гастроли — это когда спектакль уже сделан. Уже позади мучительные бессонные ночи, когда ты думаешь, что ничего не понимаешь в профессии, все должен пройти заново. Ночи, полные мыслей о том, что мир враждебен. Период, когда все перестает интересовать, потому что все отодвигает на задний план главный вопрос — как сделать свою роль. Вот это болезненное состояние — оно мука и счастье — проходит. В какой-то момент все складывается, ты начинаешь существовать и играешь премьеру. Гастроли — это уже следствие. Так что если подготовка к премьере — это болезнь, то гастроли — санаторий, в котором мы, артисты, восстанавливаемся, восполняем потраченную энергию.
Провоцируй жизнь на контакт
— А если вернуться к экранному творчеству — в финале сериала «Игра на выживание» по роли вы предоставили другим героям выбор: сообщили о дуэли и причинах, по которым нужно убить соперника. Озвучили и «приз»: одному герою предложили деньги, на которые он сможет начать жизнь с чистого листа, другому — ответы на мучившие его вопросы. Это натолкнуло меня на мысль, что у всего есть цена. Согласны с этим?
— Тут надо задуматься о том, что мы вычленяем, что нас тревожит и волнует, когда мы что-то читаем или смотрим. Каждый выбирает свое. Для меня в этой роли самым главным был монолог, произносимый моим персонажем. Все думали, что он заслан, вне игры, и непонятно, кто такой вообще. Он кажется другим персонажам чужеродным и враждебным. В какой-то момент мой персонаж произносит следующий монолог: «Да, я успешен. Да, у меня много чего есть, но я пашу 24 часа в сутки семь дней в неделю без праздников и выходных. Я сделал это сам, и мне этого никто не дал, а вы умеете только обвинять, требовать себе что-то. Вместо того чтобы оценивать меня, лучше бы оторвали задницы от своих мест и что-то сделали».
Суть его послания такова: сделай что-то сам вместо того, чтобы обвинять другого. А уж какой ценой ты расплачиваешься за то, как ты живешь, знаешь только ты сам. И какую цену плачу я за свой успех, знаю только я и те немногие, кто рядом со мной. Со стороны может казаться, будто мне все принесли, как, знаете, у Ильфа и Петрова, — на блюдечке с голубой каемочкой. Никто мне ничего не приносил, за то, что имею, я плачу цену, и большую. За все в жизни мы расплачиваемся.
— Это перекликается с тем, что вы сказали ребятам на мастер-классе, и с одним из ваших стихотворений. Можно ли сказать, что вкалывать — это основа основ?
— Конечно. Так и есть. Нужно работать, не сидеть и не ждать, когда тебе что-то дадут. Не скорбеть и ругаться на тех, у кого что-то есть, а трудиться. Действовать, искать, пробовать и провоцировать жизнь на контакт. И тогда ты этот контакт получишь. В этом смысл. Нужно верить в себя, свои силы, в жизнь, путь, дело, которое ты выбрал. Если оно тебе пока не отвечает — не опускать руки. Нужно развиваться, читать, смотреть по сторонам. Жизнь все время взаимодействует с тобой и отвечает на многие вопросы.
Театр обновляется молодой кровью
— Давайте углубимся в искусство. На мастер-классе были и выпускники театральных студий, и первокурсники. У них разное видение будущего, понимание своей роли в театральной среде. Глядя на них, можно спрогнозировать, есть ли будущее у театра, или молодые ребята сейчас больше устремлены в киноиндустрию?
— Мне очень понравились ребята: их глаза, как они слушали, реагировали, ловили юмор. Понравились вопросы и оценки. Не было такого, что разговор строится на пиетете. Понимаете, когда есть пиетет, какая-то дистанция, такое априорное уважение, сразу приходится себя ограничивать. Одна девочка сказала, что у нее тяжелое, смутное впечатление после спектакля «Вальпургиева ночь, или Шаги Командора», она многое не поняла, и это ее мучает. Она не знает, как можно оценить свое впечатление от спектакля. И это же здорово — то, что она об этом сообщила! Это значит, что ты разговариваешь не с какой-то биомассой, которая говорит «спасибо, все здорово, потрясающе», а с живыми, интересующимися людьми, есть диалог!
Спектакль либо попадает в зрителя, либо нет. Когда попадает — это взаимное счастье для актера и для зрителя. Если не попадает… Любая постановка — это живой процесс, и измеряется он лишь одним: если раз за разом зрители выходят разочарованные — это дурной спектакль, а если они пытаются что-то переосмыслить, переживают сложную эмоцию — значит, спектакль прекрасный. Будущее у театра, конечно, есть! Он всегда пополняется молодой живой кровью, свежей и новой. И она передает пульсацию времени, сегодняшнего дня. И ребята, пришедшие на встречу, — классные, открытые, живые.
— После того как вы прочли стихотворение о любви, одна из студенток заплакала. Она выбежала из зала, чтобы вытереть слезы. Это и есть попадание в зрителя?
— Заплакала? Ну вот видите! Да, это и есть попадание. Еще какое! Значит, в моих стихах она увидела что-то, что сопрягается с ее ощущениями, мыслями. Это попало в то, что сейчас с ней происходит, отразилось в ней. Это и есть театр! Или когда ребята смеялись во время чтения моих стихов — это тоже попадание. Значит, мы говорим о вещах, которые понятны и ребятам, и мне!
— А молодежь, по вашим ощущениям, сейчас ориентирована на классический театр или на какие-то новые формы искусства, кино?
— У меня сын Гриша недавно окончил Школу-студию МХАТ, сейчас он актер Театра на Бронной. Мы часто с ним говорим о театре, делимся впечатлениями от чего-то увиденного. И мне кажется, у нас довольно часто совпадают ощущения. Я не делю времена на то, что было и есть, на что-то более или менее востребованное. Нет. Нельзя пытаться уложить в одни рамки разные направления искусства. Но опять же надо понимать, что у театра разные лица, но во всех случаях — это театр.
У него, как живой сущности, есть своя индивидуальность. Подход режиссера, определяющего смысловые, жанровые вещи, способ раскрытия материала, — это все очень интересно. Я не могу делить театр на классический и какой-то еще. Думаю, как и во все времена, классика прекрасна и хороша.
Я, например, на днях посмотрел «Мертвые души» режиссера Романа Кочержевского в Театре Ленсовета. Это интерпретация Гоголя, сочинение на тему. Гоголь в сегодняшнем дне: его персонажи с их пороками, болячками, искаженным сознанием и душами. Они жили и тогда, и сейчас. Поэтому интересно смотреть на них, вписанных в интерьер этого времени. Классика ли это? Да. Современно ли это? Да. Звучит ли это сегодня? Отзывается ли это в зрителе? Да! Едины ли зрители в восприятии? Возможно. Сколько людей, столько и мнений.
