ВОРОВАТЬ БЫЛО ПРОТИВНО
Мы встретились в кафе недалеко от Балтийского театра. «Одиссею» — 22 года, хотя выглядит лет на 15–16. Он попросил не указывать его настоящего имени, тем более что оно редкое и необычное для Петербурга.
— Давайте назовем меня Фома, — предложил он. — Меня под таким именем крестили. Мы пришли с воспитательницей из детского дома в церковь. А там была женщина, которая крестила своих тройняшек. Она сказала, что может быть крестной мамой и мне. Потом она хотела и настоящей мамой мне стать, то есть усыновить меня. Но ее в детдоме отговорили, рассказали, что я трудный ребенок, что со мной будет сложно. Еще меня хотели усыновить итальянцы. Я даже к ним в гости летом ездил. У них большой дом, бассейн, мне и мою спальню показывали, отдельную, красивую. Это еще тогда иностранцам можно было нас забирать к себе. Но и их отговорили, — Фома как-то быстро перелистывает главы из своей «Одиссеи», каждой из которых хватило бы на отдельную историю.
Фома появился на свет не в роддоме, как большинство детей, а в таборе где-то под Москвой, в комнате, сложенной из досок, картона, полиэтилена и тряпок.
— Я открыл глаза, увидел свою маму, испугался ее и заплакал. Так рассказывала мне моя сестра, — говорит Фома, и мы погружаемся в мир, о котором живущие в квартирах часто и не подозревают. А мир этот совсем рядом. Цыганские таборы и по сей день кочуют по миру. Они останавливаются на окраинах мегаполисов, строят свои палаточные города, говорят на собственном, непонятном нам языке, рожают детей без помощи врачей. — Я помню, как на нас охотились: менты устраивали облавы, кто-то поджигал наши палатки. Мы жили очень бедно, например, у меня не было ни одной игрушки. Поэтому мы играли так — чертили на земле линии и бросали ножики. Старшие ребята предлагали нюхать клей. Я отказывался, меня брат защищал, а один раз его не было, и меня уговорили. Не помню (своих ощущений. — Ред.), кажется, ничего особенного не было, — рассказывает Фома. — Мылись, когда дождь пойдет, летом купались в реках, озерах. К врачам не ходили, мама нас сама лечила, помню, банки мне ставила и разноцветные листики под них подкладывала. Ели мы один раз в день, если повезет, вечером. Мяса или сосисок я не пробовал. Из вкусного, помню, моя вторая мама готовила блинчики с творогом. Вкуснятина!..
Стоп! Какая вторая мама? Только в середине разговора выясняем, что, оказывается, Фому воспитывали не родные родители. Примерно в год его отдали в другую семью. Фому это нисколько не смущает. В таборе это нормальное явление. От него никто и не скрывал, что в соседней палатке живет та, кто его родила. Он и в гости к ней ходил. А жил с другой мамой.
— Нас было пять или шесть детей. Я помню, мама была пухленькая, с карими глазами, она носила обычную одежду, а папа был худой, высокий и красивый, — рассказывает Фома, — А еще у меня была маленькая сестричка, но она сильно болела. Никто и не ждал, что она долго проживет. Но я ее очень любил, все время с ней возился, нянчился, играл. У сестры была игрушка — кукла, которая двигалась и что-то говорила. Она ей очень нравилась. Сестра умерла, когда ей было, наверное, год или два. Я помню, как ее принесли домой в черном мешке. Потом она лежала в центре комнаты на столе, а я боялся там спать, боялся, что она придет ко мне во сне. А она и приходила — года три после смерти еще снилась.
Чтобы похоронить ребенка, необходим гроб и место на кладбище, а значит — и деньги. Но откуда они в таборе?
— Мы воровали в электричках, в метро, на улицах, где много людей. Нас — детей — учили этому с 3–4 лет. У меня это хорошо получалось, я был маленький и легко мог удрать, если что. Я не знаю, как я понял, что это неправильно, нехорошо. Нас заставляли, но мне было… противно, что ли, это делать, — объясняет Фома.
ПРИЮТ КАК РАЙ
Когда Фоме исполнилось 11 лет, табор перебрался под Петербург. Жили все так же впроголодь, и все так же воровали.
— В тот день мы «взяли» богатого американца. Уж не знаю, как наши его выследили. Это произошло на Невском проспекте у Публичной библиотеки. Но он все заметил, поднялся крик. Меня схватила какая-то женщина, она же вызвала ментов. Так меня поймали, — рассказывает Фома. — После полиции я оказался в больнице имени Цимбалина (Центр медицинской и социальной реабилитации детей, оставшихся без попечения родителей им. В. В. Цимбалина. — Ред.), куда привозят всех детей без документов и без родителей. А оттуда отправили в приют «Транзит» (в нем собирают детей разных национальностей, приезжих. — Ред.).
В 11 лет Фома не говорил по-русски, никогда не был в школе, не посещал врачей. И вообще вдруг все поменялось.
— «Транзит» был для меня как рай. Меня одели, отмыли, накормили, я впервые попробовал мясо. Когда болел, а у меня оказался туберкулез и анорексия, меня лечили в больницах. Со мной работали пять, а то и больше психологов. Я начал учиться. А сколько там оказалось игрушек! Да я и сам был как кукла, о которой постоянно заботятся, — вспоминает молодой человек. — Я старался быть послушным. Сложнее было со школой. Но я выучил русский и совершенно забыл свой родной язык, сейчас ни слова из него не вспомню.
В «Транзите» Фома встретил своего старшего брата. Его еще раньше поймали на краже. Он помог на первых порах общаться с воспитателями, так как уже говорил по-русски. Мальчишки даже планировали совместный побег. Но брат убежал один: когда все пошли убирать листья, он дал деру.
— Меня тогда на улицу еще не выпускали, потому что я был из новеньких. О побеге брата мне рассказал наш общий знакомый. Я очень расстроился и долго плакал. Было страшно, что теперь я не смогу ни с кем общаться, — говорит Фома. — Один или два раза ко мне приходили родители и пытались меня забрать. Но, конечно, меня им не отдали. У них не было никаких документов. Больше они не возвращались.
Фома то говорит, что скучал по маме и папе, то признается, что уже тогда не хотел возвращаться в табор, чтобы опять жить в картонных палатках и воровать.
После приюта Фома попал в детский дом.
— Там тоже было хорошо. Воспитатели говорят, что я первое время много хамил. Сам не верю, что был таким. С другими ребятами иногда дрался, конечно. Они хотели заставить меня воровать и что-то делать за них, например, убираться. Я дал понять, что не буду этим заниматься, — рассказывает Фома. — А еще к нам приходили волонтеры, гуляли с нами, покупали одежду, угощения. Я занимался в разных студиях: в театральной, танцевальной, ездил на конкурсы и побеждал. Я же умею танцевать, у меня это врожденное.
ОПЯТЬ ВСЕ ЗАНОВО
Из-за того, что Фома начал учиться только в 11 лет, школу он закончил в 21. Тогда же и из детдома выпустился. По госпрограмме получил небольшую однокомнатную квартиру в Петербурге. Волонтеры снова помогли — сделали там ремонт.
— Я помню первый день в квартире. Друзья помогли переехать, перевезли сумки с вещами, которые скопились в детдоме, — вспоминает Фома. — Мы устроили небольшой праздник, заказали суши. А потом все разошлись по своим домам. И я вдруг остался совсем один. Я столько лет жил с кем-то — и в таборе, и в приюте, и в детдоме всегда рядом были люди. И вдруг один. Опять все заново… Первые дни я там спать не мог, было страшно.
Фома сейчас учится в колледже на дизайнера кожаных изделий. На творческую специальность посоветовали идти воспитатели в детдоме.
— А почему не пошел в театральный или куда-то, где можно танцевать? У тебя же это получается.
— В театр я не очень хочу. У меня вот и с текстами не получается, трудно заучивать. В кино бы…, — мечтательно замечает Фома. — Или еще лучше в модельный бизнес. Я пробовал, даже фотосессия была. Все хорошо. Говорят, я красивый, интересный. Но рост… Маленький я, а там нужны высокие.
Скоро Фоме исполнится 23. Это такой возраст, когда государство перестает помогать: заканчиваются пособия, пенсии, стипендии. И начинается настоящая взрослая жизнь, где нужно зарабатывать самому. Часто именно этот момент оказывается самым сложным для выпускников детдомов. И вовсе не потому, что они не хотят работать. Просто их не учили этому.
— Было бы здорово свою фирму открыть. Но и у кого-то поработать я тоже не против. И то, чему я сейчас учусь, мне нравится, я мог бы этим заниматься, — рассуждает Фома.
Чтобы ему и другим выпускникам детских домов было проще адаптироваться во взрослой жизни, и был задуман проект «Театральный дом», в рамках которого и ставится спектакль «Одиссея 2К19». Через игру на сцене дети и подростки могут раскрыться, найти новых друзей, расширить круг общения и продолжить свой путь домой.
P.S. Фома однажды решил отыскать свою семью — табор, маму и папу. Друзья помогли ему найти инспектора по делам несовершеннолетних, которая занималась мальчиком после того, как он попался на Невском проспекте. У нее остались данные, по которым можно бы попробовать выйти на табор. Но женщина предупредила Фому: «У тебя сейчас квартира, деньги, ты учишься. Если они про все это узнают, не слезут с тебя. Подумай хорошенько, готов ли ты к этому, ведь все может закончиться тем, что ты снова вернешься к ним в табор». Фома подумал и решил, что пока не готов ко встрече с близкими. Он не стал искать родню.