50 оттенков черного
В центральной части Париж чем-то похож на Петербург: дворцы, соборы, парки, мосты... Временами столица Франции выглядит если не красивее, то, пожалуй, величественнее, помпезнее. Но стоит сделать два шага в сторону — и центр города тут же показывает свою изнанку. Исторические дома разрисованы уродливыми граффити, висят обрывки листовок, на тротуарах лежат бомжи-клошары, не утруждающие себя поиском общественных туалетов. Многие автомобили поцарапаны или побиты, многие из них испачканы хулиганскими надписями до самой крыши, и, кажется, это не смущает водителей.
По улицам и в общественном транспорте перемещаются люди всех оттенков черного. Румяные белые лица — редкость в столичной подземке.
Для меня в расовом составе парижской публики нет ничего необычного. В этом смысле Париж не хуже Каира, Каракаса или Йоханнесбурга. Я чаще путешествовал по мегаполисам «третьего мира» и к подобной обстановке привык. Облупившийся кафель в метро, протекающие потолки, прыгающие через турникет безбилетные пассажиры, кучкующиеся у забегаловок мрачные личности в кожаных куртках — нормальная картина. Хотя от Парижа, честно признаюсь, ожидал большего порядка. Но спокойствия здесь нет: столица бастует почти каждый день.
На улице Сен-Оноре идет митинг. Ругают своего бывшего. Повторяют в мегафон: Саркози то, Саркози это. В руках у одного из митингующих плакат, на котором экс-президент изображен с усами, как у Гитлера.
Другой митинг идет на площади Республики. Разбита палатка, растянуты баннеры с лозунгами. Протестуют против повышения пенсионного возраста. В центре площади возвышается памятник с дородной дамой Республикой на постаменте. У ее ног сидят три сестры, образующие девиз Франции: Свобода, Равенство и Братство (Liberte', E'galite', Fraternite'). Кто-то темным маркером перечеркнул рот дамы по имени Эгалите (Равенство). Постамент памятника разрисовали и заклеили страницами из газеты «Шарли Эбдо», прославившейся циничными и сеющими раздоры карикатурами. «Мы — все Шарли» кричат листовки на монументе. «Мы не дадим убивать журналистов!»
Хочется пожалеть погибших от рук террористов художников… Но подборка карикатур, выставленных наподобие иконостаса, вызывает оторопь. Искаженные морды, обнимающиеся свиньи, голая жирная тетка с торчащим из задницы глазным яблоком, оторванные руки пилота, сжимающие оторванные же женские груди. Отчего этот юмор, эта европейская журналистика выглядят так отталкивающе? Почему тысячи людей считают, что достойным ответом террору будет еще большее распространение подобных «ценностей»?
Интернациональная «идиллия»
Возле Лувра чернокожие торговцы предлагают туристам селфи-палки, а по вечерам — бутылки с вином. Здесь же промышляют велорикши, как в Индии. За сносную цену прокатят по округе. Крутят педали, что немногим лучше, чем бегом. В кастовом французском обществе это самое дно, уличный планктон. Хорошие профессии передаются по наследству. От идеалов революции в Париже осталась только мадам Либерте — свобода выживать, как сможешь. Сестры Эгалите и Фратерните, заклеенные карикатурами «Шарли», от дел устранились.
Великий и просвещенный Рим когда-то пришел в упадок. Настала очередь Парижа? Но как же так?! Ведь я считал, что Франция — развитое и прогрессивное государство! Идеал порядка, комфорта и разумности, к которому должно стремиться человечество. И Париж должен быть образцовым городом-маяком! Но оказалось, слухи о парижском благополучии преувеличены.
— Вообще здесь жить неплохо. Много арабов и негров? Зато все свои. Новые беженцы — это ерунда! В Париже живет 2–3 поколения иммигрантов из Западной Африки. Еще несколько десятков тысяч никто даже не заметит, — рассуждает парижанин Евгений. Родители увезли его в Европу еще в детстве, и он вырос во Франции. Снимает квартиру в районе канала Сен-Мартен, с русскими иммигрантами отношений почти не поддерживает. В этом районе они редко селятся, так как считают, что здесь слишком грязно и много приезжих «неправильного» цвета кожи. Но Евгений видит этот район иначе. Здесь спокойно и демократично, живописные аллеи и кораблики. Африканцы обсуждают новости футбола, турки жарят кебабы, на улице дежурит молчаливый французский спецназ, охраняя еврейскую общину. Интернациональная идиллия.
Иммигрантов из бывших колоний пригласили во Францию в 50–60-х годах. Тогда в связи с промышленным бумом не хватало рабочих рук. Говорят, что французы не хотели заниматься физическим трудом, но это неправда. Они получше многих способны управиться с отверткой и дрелью. Промышленники сознательно использовали труд гастарбайтеров — так выходило дешевле. Приезжие остались, у них родились дети, а потом внуки — французы по праву. Но бум прошел, сегодня тяжелая промышленность в значительной мере выведена за пределы страны. Работы больше нет. Афро- и арабо-французская молодежь растет никому не нужная, предоставленная сама себе. Прекрасная среда для работы исламистских агитаторов и вербовщиков. Ведь ислам не просто религия, а форма социализма, где все люди — братья. Вот где нашлись потерявшиеся сестры Эгалите и Фратерните! Ради забытых идеалов не жалко разрушить целый мир «до основанья, а затем…». Очередные волны приезжих из стран, где не говорят по-французски, лишь усугубляют и без того сложную ситуацию. У них еще меньше шансов получить нормальную работу и стабильную жизнь.
«Люблю Францию, но хочу уехать»
— Раньше страной управляли инженеры, а теперь юристы и экономисты! Они ничего не строят. Их интересуют только деньги, — с сожалением говорит Евгений. Он сам инженер. Занимается экологическими источниками энергии. Как и положено французу, к иммигрантам относится с сочувствием, а к правительству — с легким пренебрежением.
— Я люблю Францию, но хочу отсюда уехать. Здесь слишком высокие налоги и цены, нет инновационной атмосферы, люди разобщены и не доверяют друг другу, — говорит Джей Ди, друг и сосед Евгения.
— Здесь в районе все разрисовано каракулями: дома, автомобили. Почему местная администрация не борется с этим? Почему не отмоет стены? — спрашиваю я.
— У нас в Париже все время что-то происходит: митинги, демонстрации. До граффити никому нет дела. Что толку мыть стены, если они снова станут грязными? — философски отвечает Джей Ди. И меня тревожит это безразличие. Неужели подростковая, криминальная, иммигрантская среда в Париже подминает под себя город с тысячелетней историей? Кажется, что размалеванные стены, до которых никому нет дела, — это первый шаг к деградации всего общества. Следом идет неподчинение представителям власти. Потом погромы, поджоги, стрельба по прохожим… Я начинаю фантазировать. Что если полиция начнет арестовывать хулиганов? Или штрафовать владельцев испорченных домов, пусть сами ловят хулиганов?!
— Это вы в России привыкли к полицейским репрессиям. У нас так не принято. Полиция ничего сделать не успеет, хулиганы убегут. А хозяина дома могут пырнуть ножом, — замечает моя знакомая, учительница английского языка Хелен. Она приехала из Англии, во Франции живет уже 40 лет и с особенностями местной жизни хорошо знакома.
Хелен — нерелигиозна, но переживает за католиков. Во многих маленьких городках далеко за пределами Парижа некому служить в храмах. Молодые люди не хотят становиться священниками, церкви пустуют, и поэтому в некоторых городках и поселках с белым населением мессу служат пасторы-африканцы.
— Раньше Франция посылала миссионеров в Африку. А теперь миссионеры из Африки приезжают учить «Божьему слову» французов. Причудливый поворот истории, — смеется она.
А мне не очень смешно. Если африканцы заберут монополию на Бога, то что останется французам? Только пятница, 13-е?..