Семь бесов России
— Складывается ощущение, что в последнее время мы все живем в атмосфере тотальной агрессии. Враги кругом — на собственной улице, в Европе и США, теперь вот они появились и на Украине. Более того, даже друг друга мы зачастую не очень-то любим, а встречая соотечественников за границей, иной раз вздыхаем: ну вот, опять эти русские. Вы, как священнослужитель, чувствуете это нарастание напряженности в обществе?
— Конечно. Чувство агрессии, разобщенности вдруг очень обострилось в последнее время. Это видно по ругани и оскорблениям в социальных сетях, по злым комментариям в «Фейсбуке», по равнодушной реакции людей на какие-то мировые катастрофы. Я помню, в 1988 году случилось страшное землетрясение в Армении. Множество людей тогда побросали все свои дела и отправились туда разбирать завалы, спасать людей, собирать гуманитарную помощь для пострадавшего армянского народа. А ведь это было советское время, казалось бы, совсем не предполагающее милосердия. И тем не менее сколько было сопереживания, как это горе армянского народа объединило нас. А сейчас чужое горе только разобщает.
— Вы понимаете, почему так происходит?
— Не понимаю. Для меня это какой-то страшный коллапс потери человечности. Потому что наша родина, наша культура вдруг превращается в культуру ненависти и противостояния.
Конечно, все это можно объяснить какими-то экономическими, социальными причинами. Но я не экономист. Я священник. Есть одна замечательная евангельская притча, в которой Христос говорит людям, что если человека наполняет бесовский дух — дух злобы, ненависти, вражды — и в какой-то момент изгоняется, то на свободе он никак не может найти себе покоя. И тогда он возвращается обратно к этому же человеку. Если этот дух видит, что место, в котором он пребывал, пусто, не заполнено любовью, то он не только снова занимает его, но еще и берет с собой семь других злейших бесов. И человеку становится куда хуже, чем было раньше. Я боюсь, как бы то же самое не случилось с нами сейчас. Ведь после окончания эпохи авторитарного, совершенно деспотичного режима бес насилия, лжи, тоталитаризма был изгнан, наконец, из нашей страны. И нам была дана колоссальная возможность свободы, любви, развития, культуры. Но вместо того, чтобы заполнить это «свято место», очнуться от рабства, мы пилили ресурсы и гнались за деньгами.
— Вы говорите о возврате «бесов». Сейчас и Сталин вдруг снова стал очень популярной фигурой…
— Да, Сталин вернулся. И не только он. К человеку вернулось сознание рабства, желание жесткой руки. Мол, пусть у нас любой ценой будет сильная власть, и мы уж тогда покажем всем кузькину мать. Пусть все нас боятся. Но ведь есть и другие вещи, кроме страха! Мне кажется, чтобы разобраться сейчас в самих себе, мы должны наконец-то подвести итоги нашего недавнего прошлого. Ведь у нас до сих пор, например, открыто не осужден коммунизм, его страшные страницы истории. Не были опозорены, осуждены коммунистические тираны. Поэтому нашими кумирами снова становятся палачи. И что же тогда удивляться, если мы умеем сейчас так праведно ненавидеть, но совершенно не умеем никого любить.
— То есть мы не сделали того, что сделали немцы, когда открыто заявили, что нацизм был их жутким преступлением?
— В каком-то смысле да. Хотя, конечно, немцы тут для нас не пример. У нас достаточно собственной истории, где можно найти примеры беспредельной любви, самопожертвования и героизма. И тем не менее в нашей стране действительно не произошло настоящего покаяния. В 1984 году, когда СССР уже трещал по швам, вышел замечательный фильм Тенгиза Абуладзе «Покаяние». Это был призыв ко всем нам разобраться в советской истории нашего Отечества. У многих стран были трагические страницы истории, но они их как-то перевернули. А мы живем подменными понятиями до сих пор, мы думаем, что в Советском Союзе было в общем-то неплохо: там не существовало гомосексуалистов, бедных, бомжей. А потому мы должны держаться этой стратегии, только теперь плюс еще в колокола звонить и купола золотом покрывать.
Заполучить Бога в свою команду
— Ситуация с Украиной показала, насколько мы все разобщены. А церковь тем временем или молчит, или говорит так тихо, что ее даже не слышно. В итоге не очень-то понятно, какую позицию она в этом конфликте занимает…
— Церковь говорит то, что она может говорить. И молчит там, где необходимо промолчать. Вы заметили, что каждая из сторон ждет от церкви оправдания своих действий. Каждый надеется получить благословение, право на убийство. И встать на какую-то одну сторону церковь никак не может, потому что и там, и там — ее дети. И любое слово сейчас будет истолковано как благословение какой-то стороне конфликта. Поэтому церковь и в России, и на Украине — молится. По-настоящему молится.
Если бы вы зашли в воскресный день в храм, вы бы увидели, как люди вдруг встают на колени и со слезами на глазах начинают молиться об Украине, чтобы Господь послал мир. Такой голос никогда не будет громким. Его можно не заметить или не захотеть заметить. Потому что те, кому нужна война, будут всячески требовать от Бога, чтобы он играл в их команде. Призывы Патриарха Московского и всея Руси Кирилла и Митрополита Киевского и всея Украины Онуфрия к миру обращаются ко всем сторонам конфликта. И там, и там церковь призывает оставить оружие и начать какой-то мирный диалог.
— Как нам — россиянам, украинцам, да вообще всем людям — понять друг друга?
— Давайте сделаем одну простую вещь — попробуем мысленно поменяться местами друг с другом. Просто взять и поставить себя на место человека, который нам не нравится, чья позиция кажется нам совершенно неприемлемой, ужасной. Может быть, тогда у нас получится его понять, даже если он и не прав. А раз мы понимаем человека, то уже перестаем его ненавидеть. Тогда мы начнем с ним разговаривать, что-то объяснять. И, быть может, он нас даже услышит. И вообще бывает очень полезно посмотреть на себя глазами своего врага. Потому что этот острый взгляд видит в нас такое, чего мы сами видеть в себе не хотим. И потихонечку это заставит нас полюбить своих врагов, потому что они, может, даже плохие и злые, помогают нам задуматься о самих себе.
«Мы не клонируем верующих из мощей святых»
— По идее, искусству терпимости может научить именно церковь. Но складывается ощущение, что она не способна этому научить даже собственных прихожан. Иначе почему появляются православные активисты — зачастую крайне нетерпимые люди?
— Конечно, наше общество — и церковное, и не церковное — болеет одной и той же болезнью. И это объяснимо, ведь люди к нам в церковь не с Марса прилетают, мы их не клонируем из мощей святых. В то же время мы понимаем, что, прежде чем учить кого-то миру и любви, церковь должна начать с себя, с тех, кто называется христианами. Потому что сегодня они могут так проклинать и ненавидеть друг друга, используя святоотеческие изречения, что вам, я думаю, и не снилось. Когда в обществе есть потребность во мнении церкви, когда это мнение может всех успокоить, примирить, выясняется, что в самой церкви нет единодушия и спокойствия.
Для нас это сейчас колоссальнейшая проблема: многие из христиан пока еще только по названию такие, но не по жизни. Те же православные активисты вроде хорошего желают, выступают с тех же позиций, которые декларирует сама церковь. Мы против абортов, против греха, каких-то кощунственных вещей. Но бороться с этим надо, не прибегая к агрессии, террору, оскорблениям других людей. А многие православные активисты считают, что их благородная и прекрасная цель может достигаться самыми отвратительными средствами.
— Сейчас доверие к церкви у многих людей падает. В частности, ее упрекают, что она находится слишком уж в тесных отношениях с государством, а потому не может откровенно говорить о многих вещах...
— Увы, это правда. По идее, мы можем быть сегодня абсолютно свободными, никто нас ни к чему не принуждает. Но церковь за тысячелетнюю историю своего существования в российском государстве всегда была очень близка к власти. Мы жили фактически единой жизнью. А потом вдруг настал период, когда государство поменяло свое отношение к церкви, и она стала гонимой и одновременно свободной. Но эта свобода далась очень дорогой ценой крови мучеников. В итоге у нас фактически нет никакого опыта жизни в независимости. И учиться быть свободными для нас сейчас — это страшно неприятная наука. Как, в общем-то, и для всех россиян.
— Но мы сейчас пытаемся научиться свободе, у нас развивается, в конце концов, гражданское общество. Церковь в этом может нам помочь?
— На самом деле одна из наших задач сегодня — это создание гражданского общества. И мало-помалу оно создается внутри церкви. Она должна из места продажи свечек и заказов молебнов превратиться в место, где священник необыкновенно открыт и доступен для каждого, где прихожане знают друг друга и стараются помогать друг другу. В какой-то момент эта взаимопомощь обязательно выходит за рамки прихода. Например, община храма Успения в Москве занимается помощью больным муковисцидозом (наследственное заболевание, вызывающее в том числе нарушение работы органов дыхания. — Ред.). А наш храм святой Троицы в Хохлах участвует в помощи бездомным. И таких примеров много. Просто надо внимательно посмотреть вокруг себя и порадоваться. Я надеюсь, именно таким будет будущее нашей церкви.
Фото: ipnews.in.ua