Светлана Андреева (фамилия и имя изменены по ее просьбе. — Ред.) работала в реанимациях двух федеральных больниц и одной городской. Говорит, что больше пяти лет там трудиться не рекомендуют — из-за тяжелой работы начинаешь черстветь к пациентам. Но она пока уходить не собирается. По ее словам, реанимация — это сердце больницы, и, как это не парадоксально звучит, там постоянно кипит жизнь.
Пациент повесился на ремне
Работать в реанимации я решила еще на последнем курсе медицинского колледжа. Конечно, знала, что там тяжело, большая текучка, не все выдерживают нагрузку. Но от этого было еще интереснее.
В первые дни работы очень боялась. Представляла, что меня ожидает — постоянные смерти, больные, лежащие в коридорах, потому что нет мест в палатах, пациенты с пролежнями до костей. Я была к этому готова. Но одно дело, знать, а другое — увидеть воочию. Первое, что меня поразило в реанимации — это отношение врачей к пациентам. Некоторые, например, называли между собой больных «кАличами» (то есть калеками) . Пациент лежит в сознании, а врач такой: «Ой, еще один “кАлич” приехал».
Большая проблема отделения реанимации — это нехватка медицинского персонала.
Например, одна реанимационная сестра по внутреннему распорядку больницы должна наблюдать за тремя пациентами, только один из которых может быть «тяжелым» (то есть, например, на искусственной вентиляции легких). Когда я работала в городской больнице, на одну медсестру приходилось минимум десять пациентов. Из них трое могли быть в тяжелом состоянии. В этом случае невозможно каждому уделить должное внимание. Например, пациенты, которые лежали без сознания, «ходили под себя». Потому что медсестры не успевали поставить им мочевые катетеры. Бывало, больной в сознании просил судно, но некому было его подать.
Из-за нехватки медперсонала в отделении случались и более жуткие истории. Однажды у нас был пациент — молодой парень 26 лет. Он лежал на койке возле поста медсестры, так как других мест не было. Ночью сестра уснула. А утром обнаружила, что парень повесился на ремне. Конечно, она должна была дежурить, но из-за огромного количества больных просто выбилась из сил. И не досмотрела.
Никто не хочет работать
Из-за нехватки мест больные нередко лежат прямо в коридорах. Чаще всего там размещают пациентов, которые не требуют особого внимания. Если человеку необходим суточный мониторинг — например, постоянное измерение давления или искусственная вентиляция легких, он будет лежать в палате. Еще в коридорах размещают психически нестабильных больных — тех, кто опасен для себя и окружающих. В этом случае мы их связываем специальными медицинскими вязками, потому что они непредсказуемы. Могли накинуться на медперсонал, схватить скальпель или выпрыгнуть из окна. А беспрерывно следить за ними некому.
Когда в больнице были проверки, пациентов, по возможности, выписывали или старались не брать. Лишь бы не размещать в коридорах, потому что это запрещено. Ну а что делать? Допустим, построят другую больницу или расширят отделение. А кто туда пойдет работать? У нас нехватка персонала.
Больного без сознания положено переворачивать каждые два-три часа, чтобы на теле не появлялись пролежни. Но чисто физически одной девочке-медсестре 23–25 лет, да даже двум, бывает не под силу повернуть пациента и один раз. Помню, привезли однажды больного на каталке после операции. Его надо переложить на кровать. А мужчина весит под 140 килограммов. Ну и как с ним справиться? И таких больных могло быть по десять человек в день. Чтобы укладывать их на кровать, переворачивать, нужны специальные подъемные конструкции. Но в больнице их не было. В итоге за пару лет я заработала себе три грыжи позвоночника.
Медсестрам должны помогать санитары. Но их тоже катастрофически не хватает. После того как правительство повысило врачам и медперсоналу зарплаты, в некоторых больницах всех младших сестер и санитаров под шумок перевели в уборщицы. То есть, по факту, они остаются медработниками, но получают в два раза меньше, чем должны. Например, младшая сестра в среднем зарабатывает 16 тысяч рублей, а на ставке уборщицы она получает восемь. Кто захочет за такие деньги работать? Никто.
Пять перчаток на сутки
Был у меня случай в отделении реанимации городской больницы. Моей пациентке стало плохо, она посинела. Подозрение было на тромбоэмболию легочной артерии (внезапная закупорка артерии, которая снабжает легкие кровью. — Ред.). Ей не могли помочь, она умерла, так как не было необходимого лечения. То есть оно существует, но очень дорогостоящее, это сложная операция, которая проводится под рентгеном — через бедренную артерию вводится катетер до тромба и препарат, который его растворяет. Но такой технологии в нашей больнице нет.
Да и вообще, о каких дорогостоящих методиках можно говорить, если на суточное дежурство нам — медсестрам — выдавали всего пять пар стерильных перчаток. В реанимации ты к каждому пациенту подходишь не меньше ста раз. И при каждом контакте с новым больным ты должна менять перчатки. А у меня пять пар на сутки и минимум десять пациентов.
Забыли полотенце в ране
Еще одна проблема — неквалифицированные врачи, которые встречаются в наших больницах. К нам приезжали специалисты из других стран и говорили, например, так: «Мы делаем торакальную операцию на опухоль легких один-два раза в месяц». По медицинским показаниям эти операции проводятся в очень редких случаях. Но у нас их делали на любой онкологической стадии и чуть ли не каждый день, потому что большинство врачей писали диссертации на эту тему. Давали надежду пациенту, оперировали, а в итоге он умирал. Я бы, конечно, не хотела попасть на операционный стол к некоторым врачам, с которыми работала.
Были случаи, когда во время операции внутри пациента забывали вату или перевязочный материал. Сейчас за этим стараются строго следить: в конце операции сестра обязательно пересчитывает весь материал (стерильные бинты, салфетки, тампоны, вата. — Ред.). И только после этого хирург зашивает рану. Но все равно случаются истории.
Допустим, у пациента во время операции массивное кровотечение. В таком случае на рану кладут стерильное полотенце, но оно все затекает кровью так, что его становится уже не видно, от кишок не отличить. Поэтому бывало, рану зашивали вместе с этим полотенцем. Естественно, в реанимации уже после операции у пациента поднималась температура, и начиналось воспаление. Его снова везли к хирургу на операционный стол, чтобы разобраться, что случилось. И там уже обнаруживали проблему.
За это виновного человека могут лишить зарплаты, уволить. Но за пределы отделения эту историю вряд ли вынесут. По крайней мере, родственникам никто не скажет, что этот конкретный врач виноват.
«Мне зомби мерещатся»
У нас очень трудно с врачебной этикой и психологической поддержкой. Иногда врачи и медсестры не знают, как пациента поддержать, не говоря уже о родственниках.
В самом начале работы в городской больнице у меня был пациент с черепно-мозговой травмой. Парень, 23 года. Он был в сознании, но из-за полученных травм у него периодически случались галлюцинации. Однажды я к нему зашла в палату, а он говорит: «Девушка, здесь есть кто-то кроме нас с вами?». Я отрицательно качаю головой и спрашиваю: «Что случилось?» Он отвечает: «Мне зомби мерещатся». Я осталась с ним на некоторое время, подержала за руку. Вроде успокоился. Но так удается далеко не всегда. Поэтому, если пустить родственников в реанимацию, они, конечно, могли бы очень помочь медперсоналу. В первую очередь, в уходе за пациентом — переодеть, помыть, перевернуть. Да и психологически поддержать своего близкого. Доброе слово тоже лечит.
Есть и еще один важный момент. В реанимацию попадают с тяжелыми травмами, заболеваниями. Иногда родственникам надо дать возможность попрощаться с близкими.
У меня был случай. Пришла мамочка к ребенку в больницу. Ей до этого говорили, что малыш точно умрет, у него врожденная аномалия мозга, эта болезнь не совместима с жизнью. Она была настолько измучена этой трагической историей, видимо, на грани отчаяния. И вот за два дня до того, как ребенок скончался, она подошла ко мне на пост и как-то совершенно хладнокровно спросила: «Когда он уже умрет?». В тот день врач ее не пустил в реанимацию, решил, что в состоянии психологического шока она могла бы навредить ребенку. А через два дня малыш умер.
Безусловно, далеко не все родственники готовы увидеть своего близкого в плачевном состоянии. Может начаться истерика, паника. Человек может даже рядом лечь. Об этом говорят противники пропуска родных в реанимацию.
Но лично я считаю, что, если бы наши отделения стали более открытыми, удалось бы немного улучшить внутренний распорядок. Возможно, родственники могли бы повлиять на те ситуации, в которых мы — медперсонал — бессильны. На все наши претензии — будь то больные в коридорах или пять перчаток на сутки, начальство может дать короткий ответ: «Что-то не нравится — пиши заявление на увольнение».
