Музей раздора
— В конце ноября прошлого года Вы покинули пост директора петербургского музея РЖД. Чем сейчас занимаетесь?
— У меня хороший сезон, я провел одиннадцать концертов в Большом и Малом залах филармонии, в Капелле. Это работа с оркестром на сцене, я ее обожаю. В этом году поеду в Японию с оркестром Юрия Темирканова. То есть делаю то, что люблю и за что мне аплодируют, а не свистят. Это уже неплохо. Потому что 13 лет назад, когда я круто изменил свою жизнь и ушел работать в правительство (председателем Комитета по культуре. — Ред.), я часто слышал с свой адрес именно свист. Привыкать к этому было сложно. Все-таки до этого у меня достаточно счастливо складывалась актерская жизнь: ролей мне доставалось много, спектакли шли подолгу и собирали полные залы. После этого чиновничья работа показалась мне еще менее благодарной. Помогая одним, обязательно других придавишь. Иначе невозможно. Это не работа доктора Айболита. Поэтому я к чиновничьей доле, если вижу в этой позиции хороших людей, отношусь с уважением.
— В политику вернуться не думаете?
— Не хочу. Не мое это занятие. Я органически не переношу длинного сидения на одном месте.
— И тем не менее на посту директора музея-памятника «Исаакиевский собор» вы провели девять лет.
— Это было не сидение на одном месте, а беготня. А сидение — это совещания, заседания, которые занимают львиную часть времени. Кстати, предложений идти в политику мне тоже не поступало. Хотя я этим занимался раньше: еще в советское время был депутатом Ленгорсовета. В 90-е годы откликнулся на идею создания муниципальной власти, думал, что самоуправление действительно может стать в нашей стране серьезной историей. Этого не получилось. Поэтому я больше не захотел (заниматься политикой. — Ред.).
— Вы не верите, что сейчас можно что-то изменить?
— Это дело молодых. Людям моего поколения уже хочется не перемен, а стационарного покоя, чтобы их не дергали. И это нормально. Иногда и я себя упрекаю в конформизме, в каких-то вещах, которые из лени не успел сделать как следует. Я мог промолчать там, где надо было орать.
— В истории с передачей Исаакиевского собора РПЦ вы тоже иногда молчали, когда надо было кричать?
— Нет. Свое мнение я пытался отстаивать на всех этажах (власти. — Ред.). Но при этом я не выходил на митинги противников передачи собора в управление церкви. Более того, даже просил коллектив воздержаться от этого и просто участвовать в ежедневной работе музея. Я предчувствовал, что спор вокруг Исаакиевского собора может только разделить петербуржцев на два непримиримых лагеря. Я говорил об этом людям, которые принимают решения. Они не учли этого обстоятельства, не поверили, что это может быть очень громкий процесс, штормовой. Ладно меня с палубы смоет, так еще и других может смыть.
«Исаакий — моя главная болячка»
— Вы были доверенным лицом Владимира Путина. Ждали, что он поддержит ту позицию в отношении Исаакия, которой придерживаетесь Вы?
— Я до сих пор этого ожидаю. Я оптимист. Пессимисты даже коньяк толком вкусно выпить не могут, им все не то мерещится. Уж лучше мне будет мерещиться что-то приятное.
— Вы скучаете по Исаакию?
— Мы девять лет были вместе. Большой срок... Если мерить трудовым стажем — это четверть моей жизни. На данный момент Исаакий — это главная моя болячка. Я принял этот музей успешным. До меня 27 лет работал Георгий Петрович Бутиков. Это он сделал музей трех соборов. Ему на смену пришел мой многолетний друг Николай Викторович Нагорский. Он дал следующий толчок развитию, превратив Исаакиевский собор в музей уже четырех соборов (Спас на Крови, Исаакиевский, Смольный и Сампсониевский соборы. — Ред.). Мне было очень тяжело, что при мне музей стал не прирастать, а худеть. Правда, взамен я кое-что получил: два очень хороших здания (на Думской, 2 и Большой Морской, 40, которые город отдал музею вместо переданных в прошлом году Церкви Смольного и Сампсониевского соборов. — Ред.). Одна Думская стоила мне 3,5 года активной почти интриганской работы. В принципе, это была хорошая замена концертно-выставочному залу Смольного собора. По географии это лучшая площадка, а по акустике мы бы ее переделали. Уже были наметки, консультации немецких специалистов. К сожалению, сейчас на Думской и Большой Морской ничего не происходит, ремонт не продолжается.
Конечно, у меня болит сердце за музей-памятник «Исаакиевский собор». Я все время залезаю в интернет, смотрю, что там происходит, с радостью принимаю информацию от знакомых. Меня порадовало, что мы по-прежнему остаемся одним из самых популярных музеев страны, что не упали в первый же год. При этом я с тревогой жду разрешения вопроса о передаче собора в пользование РПЦ. Собор никогда не управлялся церковью. При этом там всегда были службы. Ну так и у нас в 2016 году прошло больше 600 богослужений. Увеличивать некуда! Другое дело, что сейчас стали проводить венчания и, не приведи Господь, разрешат отпевания. Считаю, что это было бы неправильно.
— Вы говорите, что у Вас болит сердце за Исаакиевский собор. Но в то же время Вы сами в самый непростой момент ушли с поста директора музея.
— Это был вынужденный уход. У меня был годовой контракт, который заканчивался 6 июня 2017 года (Николай Буров покинул свой пост 1 июня. — Ред.). Уверен, что мне бы его не продлили, потому что я уже стал фигурой одиозной. Я ведь вообще очень многие вещи бросил за короткое время. Например, отказался от должности председателя Общественной палаты Санкт-Петербурга. Человеку иногда нужно залезть в медвежью берлогу, чтобы осмыслить происходящее. Вот и сейчас я в берлоге. Но скоро весна, так что обязательно вылезу.
— Предположим, Исаакий все-таки передадут РПЦ. Что Вы сделаете в этот день?
— Кто ж его знает. Напьюсь? А может РПЦ наладит музейную работу лучше нас? Хотя это сложно. Еще будучи директором музея-памятника «Исаакиевский собор» я пытался наладить разговор с представителями епархии, предпринимал попытки встретиться с митрополитом Санкт-Петербургским и Ладожским Варсонофием. Но ничего не вышло. Видимо, директор музея — слишком мелкая сошка, чтобы с ним что-то обсуждать.
— Должен ли быть руководитель такого музея, как Исаакиевский собор, верующим человеком?
— Он может быть глубоко верующим, он может не быть таковым. Но совершенно точно одно: он обязан думать о том, что ему поручено. А поручена ему не церковь, а государственное учреждение культуры.
Пуля и шестидюймовый снаряд
— Когда Вы получили предложение возглавить новый музей РЖД в Петербурге?
— 2 июня. На следующее утро после моего увольнения из Исаакия. Мы сразу договорились, что я приведу музей РЖД к запуску, протестирую его, а потом уйду с должности. Несмотря на то, что это грандиозный, замечательный музей, я не предполагал работать там бесконечно долго. Когда вам будет 65 лет, вспомните этот разговор и ответьте себе, чего вам хочется больше всего? Мне в жизни еще хочется много что успеть. Например, написать книгу. В том числе поэтому я и покинул музей РЖД через пять месяцев работы. Время, проведенное там, — это тоже частичка моей жизни, предмет не стыда, а гордости. Только в первый месяц работы нам удалось выполнить два годовых плана!
— Уже примерно через месяц после открытия музея некоторые мультимедийные экраны не работали, сломался стенд, посвященный истории строительства железных дорог...
— Музей не выдержал натиска посетителей. И огромного количества детей. Их было свыше 40 процентов от общего числа наших гостей. Долгое время мы раздумывали над введением возрастного ценза, потому что люди приводили в музей даже грудничков! С одной стороны, такой ажиотаж очень радует, а с другой, — создает большие сложности. Там есть что доделывать, переделывать и улучшать. Музей, безусловно, не будет стоять на месте. Я и сейчас помогаю, чем могу, консультирую. А руководить... надо ли?
— От какого предложения работы Вы бы сейчас не смогли отказаться?
— Понятия не имею.
— Директора Эрмитажа?
— Нет! Директор Эрмитажа должен быть ученым, человеком калибра Михаила Пиотровского (доктор исторических наук, профессор, с 1992 года — директор Государственного Эрмитажа. — Ред.). Это очень серьезный калибр. Я пуля, а он шестидюймовый снаряд. Мне не по зубам работа в Эрмитаже даже на позицию ниже. То же самое я могу сказать о Русском музее.
