«В пастухи выбрали женщины «Мосфильма»
— Как вы попали в картину «Свинарка и пастух»?
— Я ничего не знал о предполагаемой роли и о том, что Иван Пырьев собирается снимать такую реальную сказку. Кстати, с тех пор, как сыграл пастуха, я стал почетным посетителем знаменитой сельскохозяйственной выставки ВДНХ. Мы ведь там снимали этот фильм — и когда война началась, и когда немцы были уже под Москвой. Мне было 26 лет, и я получил временную отсрочку из-за съемок, а многих моих друзей мобилизовали.
Я вообще и не думал, что могу стать дагестанцем у Пырьева. До войны я работал в театре и играл грузина в пьесе «Генеральный консул». Роль интересная, героическая и комедийная одновременно. Ассистент Пырьева пришел на спектакль, а потом спросил, не прочту ли я сценарий «Свинарки и пастуха». Прочел и понял, что это фантастическая роль, да еще и музыкальная. И я даже не мечтал, что меня возьмут. Ведь вместе со мной пробовались сразу несколько грузинских красавцев из тбилисского Театра имени Руставели — ребята молодые, пластичные, музыкальные. Прошло время, и мне звонят с «Мосфильма»: «Володя, с вами хочет встретиться Иван Александрович». А про Пырьева я много к тому времени слышал. Что и матерщинник он, и что вспыльчивый... Он же актером был, я видел его спектакли. Действительно, очень темпераментный!
— Боялись идти?
— Еще как! Пырьев сидел за столом, на котором стоял графин с водой. Он сразу предложил мне воды, поскольку сразу понял мое состояние. Режиссер попросил меня выучить три маленькие сцены из картины и приходить на пробы. После их окончания Иван Александрович собрал всех женщин: гримеров, реквизиторов, ассистентов, массовку. И начал, как мне потом рассказали, разных актеров им показывать: «Дамы, милые, помогайте, кого мы утвердим на роль главного героя?» Большинством голосов выбрали меня. Но съемки начались вместе с войной.
«От взгляда Ахматовой бежали мурашки»
— Какой вы помните Марину Ладынину?
— Ладынина была ошеломительной женщиной. Красивой, обаятельной, тонкой, умной. Она прекрасно знала классическую литературу, великолепно читала стихи. Когда у нее случилась трагедия — развод с Пырьевым — Марина повела себя достойно. Не скандалила, не выносила свои чувства на всеобщее обозрение. Она просто ушла из кино. И часто мне звонила, но никогда ни на что не жаловалась. А тогда, на площадке «Свинарки и пастуха», Марина меня очень поддержала. Прекрасно понимая, что перед ней молодой актер, что я не чувствую пространства, ограниченного камерой, Ладынина старалась мне помочь. Уже потом, много лет спустя, мы хотели вместе сделать программу — концертное турне — и даже обсуждали номера. Но как-то не случилось. Я очень жалею, что до сих пор так и не съездил под Красноярск, где Ладыниной поставили памятник — в месте, где она родилась. Но, увы, времени на все катастрофически мало. Я и в свой-то родной город Мичуринск (раньше он назывался Козловск) никак не доеду. Был там однажды, с творческим вечером, много лет назад.
— А Ахматову вы тоже помните?
— Очень хорошо. Она приходила ко мне на спектакль «Учитель танцев» по пьесе Лопе де Веги. Ее привела в театр мама Алеши Баталова, с которым мы дружили. Когда Ахматова приезжала в Москву, она всегда останавливалась у них дома. Алешку выселяли из его комнаты, и там располагалась Анна. Андреевна... Так вот: я сыграл первый акт, вдруг открывается гримерка, входит мама Алеши, Нина Антоновна Ольшевская, и говорит: «Володя, к тебе Анна Ахматова». У меня аж сердце к горлу подпрыгнуло и во рту пересохло. В дверях появилась величественная седая женщина. Она даже не вошла — облокотилась о косяк. Стояла и долго на меня смотрела. А у меня бежали по спине мурашки. И то ощущение, ту дрожь от встречи с ней я помню до сих пор. Я знал, сколько она пережила, как потеряла мужа, как чуть не потеряла сына, как была жестока судьба к их поколению....
— Но ведь вы тоже потеряли единственного сына. Как это пережили?
— Он был еще совсем крохой — всего год. Они с женой были в эвакуации, и сынок подхватил там какую-то инфекцию. Врачи не смогли его спасти, хотя малыш был крепкий, веселый, улыбчивый. Он похоронен в Киргизии, в Бишкеке. Для меня это был страшный удар, пережить который мне помогли работа и война. Ведь я очень люблю детей. А потому в ужасе от того, что сейчас происходит в стране — какой вокруг разгул педофилов. Это же позор для России! Я обожаю фестиваль «Щелкунчик», на который приезжают ребята из разных городов. У меня дух захватывает, когда я смотрю на них на сцене. Девочка, лет 10, у нее даже ножки до педалей рояля не достают. И ей сделали специальное приспособление, которое она надевает на ботинки. Но как она играет! Какие они все талантливые! И как это ужасно, что мы не можем защитить детей от насилия и растления. А они ведь наше настоящее. И будущее.
«Секрет долголетия: мне ничего не нужно»
— Я все-таки задам главный и надоевший вопрос: в чем секрет вашего долголетия?
— Отвечу словами Владимира Маяковского: «Мне и рубля не накопили строчки, краснодеревщики не слали мебель на дом, и кроме свежевымытой сорочки, скажу по совести, мне ничего не надо». Эти стихи я услышал, когда поэт выступал в Доме актера в Москве. Помню его — мощный, красивый, бритый наголо мужчина. Я тогда был еще студентом. Помню, как все задавали ему вопросы, а он моментально и легко отвечал. И часто — стихами.
Вот вам и секрет моего долголетия. Мне ничего не нужно, мне до сих пор интересно новое и интересно жить. А когда играю спектакль «Человек из Ламанчи» (это мюзикл, действие происходит в 60-е годы в Америке), то счастлив. И счастлив, когда вижу, как зрители заполняют театральный зал. Главная мысль этого спектакля до сих пор актуальна: человек не может убивать человека, не может угнетать человека. Так считает герой. А мы живем в жестоком мире, где каждый день — убийства и ограбления. И в очередной раз по ТВ показывают, как у старушки украли сумку, а у ветерана войны — ордена... В финале спектакля у меня монолог сегодняшнего дня. «Самое худшее безумие — это видеть мир таким, какой он есть, не замечая того, каким бы он должен быть».
— Вы давно могли бы позволить себе спокойно отдыхать. Почему продолжаете ездить по стране с концертами и играть спектакли?
— Потому что это — моя жизнь. Хотя я никогда не хотел быть актером. Я мечтал стать военно-морским офицером, но не смог из-за здоровья поступить в училище. У нас в школе был такой военрук, и он так увлек учеников нашей семилетки историей страны, что школа стала военизированной. Мы даже участвовали в параде на Красной площади. И я до сих пор помню, как было трудно по ней идти: нога соскальзывала с брусчатки. После школы я стал учеником слесаря и на улице случайно увидел объявление о приеме в театрально-производственное училище при Театре имени МСТ (ныне Театр им. Моссовета). Пришел, что-то прочел, сплясал, потом меня попросили спеть. И я шокировал комиссию тем, что запел «Интернационал». Все педагоги автоматически вскочили. Но меня, видимо, запомнили.
А если отвечать на ваш вопрос — пока есть силы выходить на сцену, я выхожу. Пока могу петь — пою. Иногда впадаю в отчаяние, потому что вижу много непрофессионализма вокруг. Нет специалистов высочайшего класса ни по сценической технике, ни по звуку, ни по свету. Ну что поделаешь — приходится это кушать.
— Если б у вас была возможность жить вечно, вы бы согласились?
— Никогда. Соглашаться на то, чтобы пережить своих близких, не стоит. Валентин Гафт написал мне на какой-то юбилей эпиграмму, заканчивалась она так: «...в нем все есть, только возраста в нем нет, как не бывает возраста у жизни». На самом деле возраст у меня есть. Мне 99, и я хорошо понимаю, что жизнь все-таки конечна.
Фото Андрея Федечко