Последнее желание скрипача
Наше громадное, трехстворчатое окно выходило на Мальцевский рынок. Только нынешний имеет мало общего с тем, который запомнился мне с раннего детства. Я постоянно видел проносящихся вдоль плинтуса крыс. Видел драки мальчишек. Насмотревшись фильмов вроде «Щорса» и «Александра Невского», они устраивали «побоища» между дворами и соседними улицами. Я по возрасту в «битвах» не участвовал, но болел за своих отчаянно. А потом историко-героическое кино стало явью — началась война.
Казалось, только недавно мама уговаривала меня съесть яблоко, а теперь говорила:
— Доедай кашу до конца. Еще неизвестно, будет ли обед. …Пошла на рынок, а там пусто. ...Что ты меня спрашиваешь про Забияку — съел уже кто-то нашу собачку. Скоро и кошки кончатся.
Потом начались воздушные налеты, артобстрелы. Погас свет, отключили отопление, и пришел голод. В ту первую, ужасную зиму наша громадная коммунальная квартира быстро пустела. Часть людей ушла на фронт, некоторые эвакуировались, а оставшиеся умирали от голода и от жесточайших морозов. В одной из комнат жил скрипач.
— Что-то я Решина давно не видела, — сказала мама.
Мы прошли с ней по коридору, постучали и открыли дверь. Решин лежал у окна с перекошенным в нечеловеческом усилии лицом. Прошла жизнь, а я и сейчас вижу седую, львиную гриву старика, срывающего последним усилием штору, чтобы за минуту до смерти увидеть небо.
Но так красиво умереть доводилось не всем. Молодая соседка — Нина — не могла донести пайку хлеба до трехлетней дочери — съедала по дороге. Дочка быстро угасла, а обезумевшая мать бродила по рынку и, выхватив хлеб у зазевавшегося менялы, согнувшись пополам, глотала его. Ее били, а потом она пропала.
Маленькие блокадные чудеса
Впрочем, я насмотрелся и на погибших от бомбежек и артобстрелов. Пустынный город запомнился и безжизненными, засыпанными снегом троллейбусами и разрушенными домами. А Мальцевский рынок жил! Там продавали и менялись. За новый костюм можно было получить пяток подозрительных котлет. Пальто на меху «стоило» полбуханки блокадного хлеба.
Там же происходили чудеса. Мама-художница обнаружила среди своих красок маленький флакончик со спиртом. Она пошла на рынок — и тут же трое матросов подошли и спросили:
— Маманя, а нет ли у тебя горючего?
За флакон она получила полкило серых макарон. (Подобных я не видел больше никогда.) В процессе поглощения мы испытывали полное счастье, и поверьте, что я и сейчас слопал бы тот военный эрзац. А в конце 1941 года я и сам создал «чудо»: до войны мама ежедневно давала мне яблоко и приговаривала:
— Кушай, Алинька! Будешь здоровым и сильным.
Я надкусывал плод, а как только мама отходила, выкидывал его за буфет. Голодуха напомнила мне о «запасе» сухофруктов, и я ежедневно доставал (как мне это удавалось — не пойму) сморщенное яблоко и тайком съедал его. Поверьте, что мне и сейчас стыдно от того, что тогда никому не сказал о яблоках.
Старший брат ходил к какому-то месту за водой. Вокруг «колодца» образовался ледяной вал от пролитой воды. Жаждущие поочередно ложились на этот вал и опускали ведра. Но, чтобы лежащий не нырнул вниз, следующий держал его за ноги. Братишка дома докладывал:
— Сегодня Пантофель-Нечецкую (известную оперную солистку. — Авт.) за ноги держал!
Мечты в промерзшей комнате
Где-то я прочитал, что самый страшный для человека звук — это звучание метронома. «Жизнь посекундно уходит в прошлое». Написавший эти слова явно не был в блокаде Ленинграда. Представьте: просыпаетесь, лежа в пальто, ушанке и варежках, под ватным одеялом. Мгновенно приходит чувство голода. Мама дает малюсенький кусочек хлеба, и я… Нет, я не ел его! Я, сколь возможно долго, перекатывал хлеб во рту, чтобы продлить этот «завтрак». Тогда же просыпалась «черная тарелка» репродуктора:
— От советского Информбюро! …Наши войска после ожесточенных боев отошли на заранее подготовленные позиции. …Фашистские оккупанты несут тяжелые потери. …и тогда рядовой Васильев со связкой гранат бросился навстречу немецкому танку. Атака была отбита!
Потом пел Леонид Утесов: «Ведь ты моряк, Мишка! Моряк не плачет». И включался метроном. Но под его звуки я вовсе не думал о скоротечности жизни. Нет! В нашей промерзлой комнате, при колеблющемся свете коптилки я мечтал о лете. Когда я выйду во двор, где и мы с приятелем Вовкой сыграем в футбол.
Я не знал, что Володя уже умер и старая бабушка отвезла его тело на санках до братской могилы. Таких «саночников» в городе двигалось много, но пугали замерзшие на улице или прямо на лестнице.
Мечтал я, как правило, недолго, потому что тишина неожиданно взрывалась страшным ревом сирены — «Воздушная тревога». Тут уж деться было некуда, кроме бомбоубежища. Мы с мамой спускались в подвал нашего дома, где уже на полу устраивались женщины с детьми и старшее поколение. Не прерывался детский рев, а в подвальном воздухе стоял такой смрад, что хотелось попасть под бомбежку.
Когда не успеваешь испугаться
Старший брат вступил в комсомольско-молодежную бригаду, дежурившую на крышах. Фашисты сбрасывали на город великое множество зажигательных бомб. Голодные обессилившие подростки хватали «зажигалки» специальными щипцами и гасили в песке или в бочках с водой. Вот как брат потом в книге описывал эти дежурства:
«Новая бомба с треском проламывает крышу и ударяет в кирпичную трубу. Мы пригибаемся, а шагах в десяти вспыхивает яркое пламя.
«Слева» — хочу крикнуть я, но только кашляю от горького водяного пара. Руки ломит от напряжения, но я не выпускаю стабилизатор бомбы и жду, когда захлебнется бурлящей водой «зажигалка».
В какой-то момент мама, измученная беготней в подвал, решила больше не спускаться в бомбоубежище:
— Что будет, того не избежать! — сказала она, а позже был момент, когда она горько пожалела об этом: на рынок упала фугасная бомба (возможно, это был крупнокалиберный снаряд), и взрывной волной выбило наши оконные рамы. Огромный осколок пролетел всю комнату и разворотил нашу печку-буржуйку. С криком в комнату влетела мама, уже не надеясь увидеть меня живым. Я лежал на диване, сбоку от окна, и весь этот кошмар наблюдал, не успев даже испугаться.
Тогда — в 1942 году — немецкая авиация беспощадно бомбила город, используя преимущество как в количестве, так и в качестве самолетов. Зато с какой радостью мы бегали к Таврическому саду, на ограду которого свалился фашистский штурмовик, протараненный ночью летчиком Севостьяновым! Улицу его имени ныне я часто прохожу.
Еще один трагический эпизод произошел у нас под окнами: немецкий самолет возвращался с бомбежки. Неожиданно увидел по курсу скопление народа. Перейдя на бреющий полет, фашист из пулемета скосил десятки мирных людей. Ему показалось, что жертв недостаточно, и он пошел на второй заход. А в конце Фонтанной проходила улица Союза Связи (за точность названия уже не ручаюсь. Ныне Виленский переулок), на которой располагались казармы формирования частей. На крышах казарм установили пару зенитных орудий. Особых успехов зенитчики не имели, но вдруг у себя над головой увидели «Мессершмит» и дали залп. Самолет задымил, а летчик спарашютировал в гущу людей, в которых он только что стрелял. Прибывший воинский патруль сумел вырвать полуживого немца из рук разъяренных женщин.
Сладко-горький вкус Победы
И вот наступило 9 мая 1945-го! Мама принесла брикет мороженого. И хотя это был убогий деликатес, я до сих пор помню сладкий вкус Победы. Мирное время принесло свои новшества. На Мальцевском рынке и на Фонтанной улице появилась масса молодых инвалидов. Кто-то из них потерял на войне глаз, руку, ногу, но были среди них и ужасно пострадавшие. Днем некоторые подрабатывали на рынке, а кто-то просил милостыню. К вечеру большинство направлялось в столовую, расположенную в нашем доме. Полагаю, водка там текла рекой, шли рассказы о подвигах и о смерти, бродившей среди них четыре года. Потом беседа принимала «стратегический» характер. Каждый хотел подчеркнуть заслуги своей дивизии, корпуса, фронта. Возникали споры, переходившие в рукоприкладство. Потом эта разгоряченная толпа вываливалась на Фонтанную и начиналось «побоище». Отовсюду неслись крики:
— Второй Украинский! Наших бьют!.. Балтийцы, сюда! Отступаем!.. Ребята из Белорусских фронтов, помогите! Мы за пивным ларьком!
Потом эти калеки исчезли, и только спустя много лет я узнал, что партия и правительство отослали бессемейных инвалидов на Соловецкие острова, где они и закончили свою короткую, но героическую жизнь.
