«Современный Толстой — это Стив Джобс»
— В ХIХ, да и в начале ХХ века, писатель — это был царь и бог. На него смотрели с огромным уважением, почти как на пророка. Вы сталкивались с подобным отношением к себе?
— Век литературы прошел. Современный Лев Толстой — это Стив Джобс или Цукерберг. Литература сегодня стала «просто литературой», отраслью индустрии развлечений. «Писатель», «сочинитель», «литератор» — это не про меня. Единственное подходящее слово — «пишущий». Человек, иногда пишущий рассказы и романы или несколько слов в айфоновские заметки. Книгами я не зарабатываю на жизнь, писание для меня крайняя степень безделия. Поиграть с младшей дочкой в жмурки или помучить кота гораздо важнее.
— И, несмотря на это, вы тратите на свои романы много и сил, и времени. Например, «Каменный мост» создавали почти 10 лет... Как относитесь к писателям, которые выпускают по несколько книг в год?
— К людям, пишущим по четыре романа в год, я отношусь с завистью, восхищением и глубоким уважением. При определенных условиях я их поклонник. Если бы меня посадили в тюрьму, где в камере были бы только их книги, через три месяца я бы обязательно начал их читать.
Но если автор, к счастью или не к счастью, существует вне рынка и не пишет романов о том, как в глухом лесу завелись загадочные существа с гибкими мохнатыми щупальцами, то за жизнь ему суждено написать пять или шесть романов: о детстве, о любви, о прошлом, о будущем, о страсти и о смерти, ну и о чем-нибудь еще, крайне существенном, например, о собирании оловянных солдатиков.
«Глупо обижаться на президента»
— Один из ваших самых известных романов — «Немцы». В нем вы даете чуть ли не документальное описание того, как работала лужковская Москва: там и взятки, и фальсификации на выборах, и откаты. У вас был опыт работы в органах власти?
— После «Немцев», и особенно после «Каменного моста», многие решили, что «это он всю правду о себе», но на самом деле я ни дня не работал на государственной службе и не написал ничего такого, что не происходило бы в любое время русской истории в любом русском городе — так было всегда.
— Да, но вы еще и долгое время работали журналистом. Этот опыт помог в написании «Немцев»?
— Не могу сказать, что работа в газете помогла писать книги, она помогла жить, научив простым истинам: бессмысленно спорить с охранником; глупо обижаться на президента; все, что положено по закону бесплатно, дается только за деньги; то, что не положено по закону, дается за большие деньги и прочее.
— Кстати, а чиновники как-то отр еагировали на книгу?
— Я очень надеюсь, что времена, когда чиновники читали романы для того, чтобы узнать «правду жизни» и «принять меры», давно прошли и никогда уже не вернутся. Эпилогом трагедии «Русский народ следует туда, куда указует русская литература» стали добродушные чаепития Путина и Солженицына, не имевшие, к счастью, видимых последствий. Пусть этим все и закончится. Пусть в Кремле общаются с комиками и хоккеистами, а писатели, обращаясь к президенту, жалуются только на соседей по даче и поругание святынь.
— По вашему мнению, коррупцию в стране все-таки можно победить?
— Многодетному отцу полагается быть оптимистом — конечно, можно! Но очень трудно. Особенно трудно начать с себя. Наша жизнь полна нелепых ограничений, несправедливостей, жестокости и глупости, которые мгновенно исчезают, когда достаешь из кармана сто долларов.
Когда у тебя близкий человек попадает в больницу и оказывается в скотских условиях, без помощи и простейших удобств, есть два пути исправления ситуации: год писать жалобы и получать обтекаемые ответы о поступательных шагах реформы здравоохранения или зайти к главному врачу и положить на стол конверт. Любой нормальный человек пойдет вторым путем. Я не знаю, что с этим можно сделать. Трагедия русского человека часто в не том, что он платит деньги там, где не положено. А в том, что он не знает, кому и сколько на самом деле нужно заплатить, чтобы «решить вопрос». Спасти, например, жизнь человека.
«Партнер — как автомобиль, который надо менять»
— В тех же «Немцах» вы пишете не только и не столько о коррупции. В романе есть и вторая сюжетная линия: главный герой Эбергард, разойдясь с женой, борется за свою дочь Эрну. Почему, на ваш взгляд, сейчас сплошь и рядом рушатся браки?
— Модель традиционной семьи рушится во всех развитых странах при достижении определенного материального уровня. И никакими государственными законами этот процесс не остановить. С исчезновением Бога, веры в загробную жизнь и победой над бедностью, семья стала всего лишь источником удобств, удовольствий или бесплатного медицинского обслуживания. «Партнер» — это как автомобиль, который время от времени надо менять, как только модель устаревает или начнет «сыпаться».
В России это произошло молниеносно, в пределах жизни одного, моего, например, поколения. Когда я учился в школе, неполная семья, «родители развелись» было трагической редкостью. Сейчас это почти правило.
«Борьба за любовь детей», если бывшим партнерам «любовь детей» нужна (среди бывших «мужьев» это нечастое явление), в России быстро превращается в безжалостную «битву» за детей как за собственность, с использованием всех подручных ресурсов, включая криминальные. Мне кажется, это только начало, это тот «новый мир», в котором нам предстоит освоиться, понять его законы и со многим, невероятным сейчас смириться.
— Кстати, эту тему вы, так или иначе, затронули и в романе «Каменный мост», где речь идет в том числе и о необъяснимо быстром распаде семей «больших» советских чиновников. Почему они могли жестко управлять страной, но в своем доме оказались бессильными?
— Для советских военных и гражданских «маршалов» главным была Большая Работа. Хорошее выполнение Работы было не просто смыслом жизни, а ее условием. Всякие там мелочи типа «любовь к женщине», «семейное тепло», «воспитание детей» значения не имели, на это не оставалось ни времени, ни сил — отцы появлялись дома ночью и дома все время молчали. Серьезно поговорить с детьми им было не о чем.
Во-первых, потому, что опасно. Во-вторых, потому, что в разговоре с детьми придется отвечать на страшный вопрос: почему Большая Работа выполняется хорошо, а народ живет так бедно и пьет от безысходности? Ответа на этот вопрос не знал никто. Поэтому семьи «наркомов» довольно часто разламывались на две стороны света: отцы оставались в коммунистическом монастыре на Востоке, а дети устраивали себе разгульный, жадный и аморальный с советской точки зрения Запад.
С автоматом Калашникова — в раздевалку футболистов
— Как вы думаете, книга сейчас способна что-то изменить в нашей стране в лучшую сторону?
— Я верю, что честно и бескорыстно написанная книга может изменить жизнь автора. Что существует Правда, которая противостоит Неправде. И что Правда должна обязательно звучать, кто-то должен писать ее, произносить, хотя бы пытаться. Вот я пытаюсь, хотя не уверен, конечно, что у меня получается.
Еще я думаю, что народ существует, пока есть место (или несколько мест), где этот народ собирается воедино. Двести лет назад таких мест было два — церковь и библиотека. Потом библиотека осталась одна. Теперь и она исчезла, и граждане России ищут новые места, где бы собраться воедино. На футбольном стадионе? В финансовой пирамиде? В «Контакте» или на «Фейсбуке»? В героической истории? В будущем? В русском языке? Лишь бы не в собственном ничтожестве, в осознании которого так легко сходятся все русские люди.
— В вашем новом сборнике — «День, когда я стал настоящим мужчиной», — который выходит в начале осени, герой рассказа «Миллионы» Шкр-ов имел две мечты: сбыточную и несбыточную. Какие сбыточные и несбыточные мечты были у вас?
— Сбывшаяся мечта — собака, она прожила долгий и, надеюсь, счастливый собачий век, и теперь у меня остался от нее только шрам на правой ладони.
Несбыточных много — работать ночным сторожем в Исторической библиотеке, исполнить роль бэк-вокалиста на «Песне года», прожить год на Крите, воскресить нескольких писателей, убедить родителей больше никогда не сажать картошку, зайти с автоматом Калашникова в раздевалку российской сборной по футболу — много.
